Железные двери центральных ворот, около которых всегда толпился народ, в основном женщины с какими-то сумками, пакетами и робкой надеждой в глазах, отворились. Оттуда в суету женских тел вышли двое мужчин. Еще не пожилых, одетых в одинаковые ватники, сапоги и цигейковые, не по сезону – на дворе был только август – шапки. Мужчины сразу же попали в окружение тех, кто толпился у ворот, так как ни у кого не вызвало сомнения, что зона выбросила к ним отсидевших свое зэков. Со всех сторон посыпались вопросы:
– Из какого отряда?
– Кулешова Васю не знали? Из второго...
– А Кулебу?
Много вопросов, но вышедшим из зоны было не до них. Машинально отвечая невпопад, они пробились сквозь живой заслон и пошли улицей, зажатой с одной стороны высоким, с проволочной паутиной забором, с другой – глухой деревянной оградой, за которой виднелись крыши бараков обслуживающего персонала исправительного учреждения и ветви фруктовых деревьев.
Бывшие зэки остановились, пройдя метров сто пятьдесят, закурили.
– Ну вот, Серый, и воля!
– Да, воля... – поежившись от пронизывающего ветра, ответил тот, кого назвали Серым – Серов Иван Фомич, оттянувший свои семь лет за разбой.
Подбили его в свое время кореша бомбануть один магазин на отшибе. Бомбанули! И тут же на ментовской патруль налетели, а Гвоздь – мудак, еще и обрез вытащил. Вооруженное сопротивление при задержании заработали ни на чем, а вдогонку и пару лет кичмана на каждого. Гвоздю, тому червонец врубили, а ему, Серому, за то, что даже в магазин не вошел, а только рядом стоял, семерик! И без базара! Групповуха!
И теперь вот – воля, такая долгожданная там, за запреткой, и какая-то обыденная сейчас, здесь, на мокрой улице...
– Куда дальше? – спросил Малой – Большаков Евгений Александрович.
Молодой крупный и крепкий парень, он на прежней зоне имел погоняло К-700 за свою непомерную силу. Здесь его назвали Малой, чему сам Евгений был не против. По жизни он был сиротой, воспитывался в детском доме, из которого его определили на курсы трактористов и отправили по окончании в один из разваливающихся и спивающихся колхозов. Там Евгению понравилась одна девушка. Но вот беда, за ней ходил местный деловой. А девушка потянулась к Евгению. Деловой со своими делопутами решил проучить наглого чужака, заманив его как-то за деревенский клуб. И «проучил»! Сам-то ушел в сторону, а вот двое его корешей так и остались лежать замертво на песке после двух сокрушительных ударов Жени Большакова. Ему бы остановиться на этом, дураку, но Женя принадлежал к той категории людей, которых лучше не «заводить». А его «завели». И вскоре у реки к лодкам был прижат местный деловой. Хоронить его не пришлось, река унесла тело местного авторитета, никакие поиски не помогли. А Большакову дали восьмерик, по совокупности, учитывая первую судимость и смягчающие обстоятельства, выявленные по ходу следствия!..
– Знать бы, Малой... – Серый осмотрелся.
Осенний неприветливый пейзаж, ветер и начинающийся дождь настроения не прибавляли. Не то что вчера, когда они с братвой затеяли отвальную. Вчера за ведром чифиря все представлялось в ином свете, а главное, была уверенность в том, что завтра все изменится. Впереди – воля, а что может быть желанней для зэка?
И теперь вот она, воля, перед ними, уходящая вперед и назад грязной улицей, смотрящая на них нависшими свинцовыми тучами и окропившая первыми каплями мелкого дождя. Воля!
Бывшие зэки, натянув поглубже шапки, двинулись в сторону центра поселка, туда, где была хоть какая-то жизнь и не было этой обвисшей с черных длинных жердей ржавой проволоки. Как не было и угловой вышки, с которой за ними, словно они до сих пор являлись объектом охраны, закутавшись в плащ-палатку, внимательно следил часовой.
Они приближались к станции, когда им навстречу вышел дед с широкой окладистой бородой. Он вышел так же, как и они, из-за поворота. В длинном плаще с капюшоном, частью скрывающим лицо. Шел он по стороне, где остановились прикурить бывшие зэки. Серый и Малой заметили его, но внимания не обратили. Идет себе дед, ну и пусть идет! Но тот около них остановился. Осмотрел взглядом колючим, цепким. Спросил неожиданно крепким, далеко не старческим голосом:
– Ну что, бродяги, откинулись?
– Откинулись! – ответил Серый.
– Это хорошо! Долго чалились?
– Тебе, старый, какое дело до этого? – в разговор вступил Малой.
– Ты прав, паря, никакого! Только я там, – указал дед в сторону зоны, – червонец свой от звонка до звонка отмотал! Но базара нет, не хотите говорить – за язык не тяну. Дело ваше. Вы теперь птицы вольные, летите, куда нелегкая занесет!
Сказав это, он повернулся, собравшись продолжить свой путь, но его остановил Серый:
– Дед! Погодь! Побазарим!
Дед остановился.
– Эх, горемыки! Под дождем базарить будем али, может, ко мне в хату пройдем, она тут недалече?
Услышав столь привлекательное приглашение, Се-рый с Малым почти в один голос ответили:
– Да на хате было бы ловчее!
– Ну, так пошли! Краем тропы идите, чтобы грязь за собой не тащить!
Троица, ведомая дедом в плаще, свернула в переулок.
Хата имела две небольшие комнаты, одна из которых служила кухней, а другая была разделена надвое настоящей русской печью собственно на комнату и занавешенную цветными завесями спальню. Были еще сени, метр на три, с выходом на покосившееся крыльцо. Все это, крытое латаной-перелатаной шиферной крышей, и составляло жилище деда Ефима, как представился старик у входа. И все же это был уже дом, крыша над головой. Место, где можно раздеться, согреться, обмыться, просушиться. Выспаться, наконец!
