Фойе театра. Зеркала.
Они сидят в кресле вдали от всех.
Он говорит:
— Люблю.
— Ах, — говорит она.
Он говорит:
— Я куплю эскимо.
И бежит во всю прыть в конец фойе, где стоит лоток.
Вдруг что-то обрушилось на него. Или он на что-то обрушился. Что в итоге не важно.
Он моментально падает на пол,
Он видит лоток впереди. Видит люстры, И пять дверей в зал.
Он смотрит в обратную сторону. И видит лоток. Видит люстры. И пять дверей в зал.
Бежит к нему Тася.
Она поднимает его и ставит на ноги.
Он озадачен. Вертит головой во все стороны. Видит всюду лоток, видит люстры и пять дверей в зал…
Звоню ей по телефону, предлагаю в кино сходить. Она мне отвечает, что ей все равно, можно и в кино сходить.
Я говорю:
— Нет, нет, тогда мы не пойдем в кино, если тебе
не хочется.
Я говорю:
— Сходим в цирк, если тебе хочется.
Она мне отвечает, что в цирк ей хочется и не хочется, а в общей сложности все равно.
Я спрашиваю, брать билеты или не брать, а она мне отвечает, что ей абсолютно все равно.
Я ей предлагаю оперетту, а она мне отвечает: ВСЕ РАВНО.
— В парк?
— Все равно.
— В клуб?
— Все равно.
— На концерт?
— Все равно.
— На тот свет?
— Все равно.
Я перечисляю ей разные развлечения, мероприятия, вплоть до прыжков с парашютной вышки и чертова колеса, предлагаю танцы, бассейн и планетарий, зоопарк и собачью выставку, стадион и выставку картин, съездить за город на электричке, выдвигаю, наконец, версию отправить своих родителей за город- на электричке, а ее пригласить к себе. Но на все она мне отвечает: ВСЕ РАВНО.
Тогда я, возмущенный, окончательно вышедший из себя, совершенно категорично заявляю, что если ей все равно, встречаться со мной или не встречаться, то лучше не встречаться.
Тогда она мне отвечает, что ей решительно все равно, куда идти и ехать, лишь бы со мной…
И ведь мне все равно. Лишь бы с ней…
В этот день я был так занят, что целый день не ел. Я даже забыл, что мне нужно поесть. Только к вечеру я забежал в столовую пообедать. Я съел подряд два супа, не замечая вкуса, и два вторых. И тут мне подсунули эту книгу.
— Что это? — спросил я, не поняв, в чем дело.
— Это книга, — сказали люди. — Будьте добры, напишите.
Я оглядел их. Это были работники столовой.
— Что написать? — не понял я.
Работники столовой улыбались. Они улыбались как ангелы и как подхалимы, А один улыбался как кашалот.
— Напишите отзыв, — просили они. — Мы очень вас просим.
Я немножечко удивился и спросил:
— Почему же именно я должен его написать? Или вы каждому так говорите?
— О! — воскликнули четверо хором. — Вы с таким аппетитом ели наш суп… Только вы можете написать!
— Гм!.. — удивился я еще больше. — Вы так думаете?..
— Не только мы, — обрадовались они. — Все так думают. Все смотрели на вас, как вы ели суп.
— Почему?! — удивился я еще больше.
— Потому что вы ели суп с аппетитом. У нас редко кто так ест. За последние пять лет никто не ел с таким аппетитом.
— Гм!.. — удивлялся я все больше. — Как странно. Но они не дали мне размышлять. Открыв книгу, они
сказали:
— Факт зафиксирован нами. Ели вы с аппетитом. Отпираться тут бесполезно. Вся столовая видела это. Свидетелей сколько угодно. Так что напишите факт и распишитесь.
Работники обступили меня. К ним подошло подкрепление. Теперь их уже было много. Их стало около десяти. Они окружили меня кольцом и уже не просили, а требовали.
За их спинами были зрители. Лица зрителей говорили о том, что они могут всегда подтвердить, что я ел с аппетитом. Они пялили на меня глаза. В них сквозили удивление и восторг. Они восторгались мои аппетитом и удивлялись вкусу.
Поглядев вокруг, прижатый, изобличенный, я вынужден был написать: «Я с аппетитом ел суп и котлеты».
Книгу буквально схватили и унесли как великую ценность. Повар вышел взглянуть на меня. Он прищурился и сказал:
— Еще вздумал ломаться, писать не хотел, сукин сын!
Я учился в Академии художеств с этим вместе, как его… ну, все его знают… фамилию забыл… Он всегда вот так, сбоку со своим мольбертом стоял, поодаль, волосы у него курчавые были, это сейчас он лысым стал, как его… фу-ты, ну этот, ну как его… Раньше всех, бывало, нарисует, подмалевок сделает, а мы еще только начинаем. Все курсы — похвалы совета, поощрения, поклонения. Так вот я с ним вместе учился, да его теперь каждая собака знает. В культурном мире этот, как его… эх, как его… запамятовал… забыл его фамилию… Вместе, помню, поступали, я первым поступал, а он вторым. За мной шел. Фу-ты, черт, как его фамилия, совершенно забыл! Да все его знают, синий цвет в его живописи преобладает наряду с зеленым. Рисовал он здорово, а живопись у него шла слабей. Но все равно пятерки ему ставили за то, что живопись на рисунке держится. Каркас, мол, есть основа и скелет. Он, как диплом защитил, сразу в гору пошел. Остановить его никто не мог. Еле ходит сейчас, толстый стал, лысый, кошмар! Я имею в виду, шишка на ровном месте, да и черт с ним! Как его фамилия-то… вот память, а? Выставка его была: сплошное синее в глаза бьет в сочетании с зеленым. Синька, я имею в виду, в сочетании с черт знает чем! Вместе поступала, только потом меня выгнали. Вместе кефир, помню, пили, а как фамилия — забыл. Да его все знают, а я забыл. Вместе пирожков, помню, накупим и сидим едим. Сахарный песок в воде разболтаем и запиваем. А сейчас он ишь ты! Как его фамилия, вот вспомнить не могу!.. Потом вспомню. Вот так и бывает: со знаменитым человеком, можно сказать, рядом стоял, мольберты соприкасались, в одну столовую ходили, мало того, в одной комнате жили, он однажды луковицу у меня из тумбочки стянул, а я у него — сыр. Тоже мне — великий! А сейчас ходит как барон, тьфу, никак не могу его фамилию вспомнить. Рисовал он хорошо, неплохо рисовал, это верно, это, положа руку на сердце, можно во всеуслышание заявить, не кривя душой, а живопись вот — синяя! Меня когда выгнали, я в Союз художников не стал поступать, очень надо, чтобы меня кто-то там принимал? Экспериментальных работ у меня на чердаке навалом. Буду экспериментальной живописью заниматься, а признание придет. А этот… как его… не могу его фамилию вспомнить… Я его синие работы видел — дрянь, только на рисунке и держится. Мне жена говорит: занимайся чистым искусством, чистым творчеством, прославишься, вставим на кухне стекло, а то дует невозможно. А этот, как его… фамилию забыл… чего из себя строит, непонятно! Я днем сам себе предоставлен, а вечерами рабочим сцены работаю, поближе к опере, к артистам, к вокалу, к хореографии. Экспериментальных работ у меня на чердаке навалом. Буду экспериментальной живописью заниматься, а слава меня сама найдет. А этот, как его… как он там… этот-то… тоже мне! А сценическая моя работа отличная. Сидишь себе, встал, декорацию взял, отнес или пронес — вот и вся работа. Носи себе взад-вперед, а то вовсе не носи, сиди да смотри, как другие носят. Или где-нибудь прикорнешь за лесочком намалеванным и храпишь, как на природе. Встанешь весь в пыли и целый час чихаешь. Словно тройка лихая тебя пылью обдала. Так и пронеслась с колокольчиками во весь дух. Жи-вешь, короче, среди лесов, дорог, дворцов, садов, чистого ясного неба и колосящегося поля… Все это есть. Для художника фантазии непочатый край, и поразмыслить можно и пофантазировать. Я бы эти декорации ногой левой, как говорится, написал бы, да лучше я не буду их писать. Я буду их таскать. А этот, как его… фамилию я его все-таки вспомню… хмырь, и все! Ну что его выставка, ну что? Разве это выставка? Какая же это выставка? Нет… это все не выставка. Все синька. Все мазня. Ну кто он такой? Ну кто? Фамилию его даже вспоминать не хочу! Пузырь надутый на ровном месте! Как его фамилия… вот черт… Специально не буду вспоминать его фамилию! Нарочно не буду вспоминать! Знаю, а не буду вспоминать, помню, а не вспомню. Не хочу. Его фамилия и моя фамилия. Две одинаковые фамилии. Мы с ним однофамильцы. Бывало, нас путали. А теперь? Да я рядом ним стоять не хочу, не то что ходить или сидеть!
