Как-то один прохожий пришел к Будде и спросил: «Можете ли Вы поведать мне об истине, не используя слов, но и не отбрасывая слова?»
Будда остался в молчании.
Человек поклонился и поблагодарил Будду: «Благодаря Вашему высочайшему милосердию я избавился от всех пут и иллюзий и вступил на Путь».
— Хорошая лошадь пускается вскачь лишь при виде тени от плетки! — ответил Будда.
Отличная иллюстрация из чаньского сборника «Застава без врат»: самое сокровенное и тонкое всегда передается вне слов, жестов и трактатов! Но значит ли это, что достаточно побыть рядом с мастером, посмотреть, как он многозначительно молчит — и тотчас прозреть всю глубину бытия? Конечно — нет. Важно, чтобы сознание человека само было подготовлено к этому, а мастер лишь дает небольшой толчок. Ведь, следуя основной мысли этого диалога с Буддой, можно сказать: не всякая лошадь понимает смысл «тени от плетки», а лишь хорошая. Вот эти «толчки сознания» (чаньский мастер назвал бы их «подзатыльниками» или «оплеухами нерадивому ученику») и передают нам многочисленные диалоги, которые приведены в данной книге.
Обычно такой жанр стало принято называть в западной литературе «коанами» и трактовать их как «парадоксальные диалоги дзэнских мастеров». Насколько они «парадоксальны» и являются ли «загадками» для кого-то еще, кроме досужего западного читателя, мы поговорим чуть ниже. Пока же заметим, что «коан» — привычное для западного читателя японское обозначение дзэнских (чаньских) коротких диалогов, а по-китайски этот жанр звучит как «гунъань».
Другое название того же жанра — «цзифэн юй», дословно «речи, словно отточенный клинок» или «стремительные речи», очень точно передает яркий характер этих диалогов. Обмен фразами, выкриками, жестами похож на короткую, порою яростную схватку, при которой никто ничего не теряет, но лишь обретает.
Традиция гунъаней — не просто особая часть восточной литературы, это часть восточноазиатского парадоксального мышления, когда необычное становится нормой и когда обыденное превращается в парадоксальное. Возможность перевернуть весь мир с ног на голову и обратно, вывернуть его наизнанку, поиграться с ним и опять поставить обратно становится важнейшим методом воспитания сознания.
Дословно «гунъань» означает «общественные записи» или «общедоступные записи о типичных случаях». Уже в период позднего средневековья точное происхождение этого термина было не очень понятно, так китайский интеллектуал и ученый Чжунфэн Минпэнь (1263–1323) предполагал, что «гунъань» является стяжением от выражения «гун фу чжи аньду», распространенного в Китае в период Тан в V–VII вв., что можно перевести как «общественные записи о типичных случаях». И это в известной степени восходит к юридическому термину, указывающему на судебные прецеденты. Действительно, гунъани — это прецедентные случаи, на основе которых строится вся дальнейшая практика.
Дословно «ань» обозначало стол, за которым сидел судья — «гун». В целом сравнение чаньской практики обучения через диалоги с китайской судебной системой очень точное: ученик и учитель воспроизводят нечто типологическое, причем как типологически точный ответ, так и характерную ошибку — и то и другое служит матрицей для воспитания последующих поколений учеников. Вообще система внезапных вопросов, на которые мастер ожидает услышать правильный ответ, действительно в известной мере воспроизводит юридическую практику средневекового Китая, где судебное решение нередко принималось не в результате расследования, а как результат заслушивания ответов подсудимого. По сути, способность подсудимого точно показать правильную грань реальности (или «правильную для себя» — кто знает, где эта реальность?!) напрямую соотносилась с тем, признают его виновным или нет.
Первые большие собрания гунъаней составляются наставниками Хуанбо Сиюнем (720–814) Юньмэнем (864–949) — и именно в них впервые используется понятие «гунъань» в следующем контексте: «Твой случай абсолютно ясен (цинчжэн гунъань), так дай же я отвешу тебе тридцать оплеух». Таким образом наставники как бы проводят «суд» над слабыми способностями своих последователей и выносят «приговор» — в данном случае задают хорошую трепку своим нерадивым ученикам.
Строго говоря, сборники гунъаней являются частью особого литературного жанра, называемого «юйлу» (дословно «высказывания и речения» или «речения и обсуждения»). Юйлу представляли собой сборники высказываний чаньских учителей, их диалоги с учениками, отрывки их проповедей, биографии, примечательные эпизоды из жизни. Все эти высказывания и факты, начиная с VII века, сводились воедино мозаичным образом, нередко без всякого хронологического порядка и вне ясной тематики. В известной степени такой жанр повторял народные рассказы, исторические анекдоты и забавные побасенки.
Обычно юйлу составлялись прямыми учениками наставника, которому посвящался трактат. Объем таких произведений мог быть самым разным, поскольку никакой фиксированной формы они не имели, некоторые представляли собой лишь один цзюань («свиток») в несколько страниц, другие состояли из трех— четырех, а порою и десятков цзюаней.
