Торговец Антони ван Левенгук сидел в своей замызганной лавочке и смотрел невидящим взглядом прямо перед собой. Лавочка не могла похвастаться большими размерами – она была маленькой и неуютной, но такого помещения вполне хватало для гармонического продвижения торгового дела. Единственное, что радовало глаз при входе в лавочную брюшную полость – это хорошо отполированная старинная купеческая мебель, пропахшая ароматными французскими винами и взятая Левенгуком в аренду у старика Лариоти вместе с помещением. Над деревянным прилавком висела табличка с пожелтевшими от табачного дыма буквами: "Здесь есть всё, что нужно". Буквально все посетители Антони первым делом разглядывали её, а уже потом, улыбнувшись, и всё то нужное, что предлагал торговец. Табличка стала своего рода неосознанным символом этого места и неотъемлемой частью впечатления посетителей. Странно, но когда тут ещё хозяйничал Лариоти, она не обладала столь притягательной силой. Старик был трудолюбив, упорен, вежлив с посетителями, но тогда табличка не бросалась в глаза – простой деревяшкой висела она на стене. Ничто в ней не смело в тот час произнести заветные слова, начертанные рукой молчаливого итальянца. Может, это из-за страха перед жизнью, который за шестьдесят пять лет пропитал сердце, а через него и разум настолько, что повсюду мерещились безысходность и хаос. Но можно ли винить его в этом? В конце концов, у всех есть грехи.
– Наша жизнь столь безобразна! Ещё безобразнее, чем мы сами… – сказал однажды один сицилиец другому.
– Да… – ответил второй. – Да…
– Но что же делать? Неужели ничего нельзя изменить? Неужели всё человечество обречено на вымирание?.. – спросил первый сицилиец.
– Да… – с горечью сказал его собеседник. – Что делать? Я не знаю…
– Боюсь, я тоже… – тихо промолвил итальянец, пожимая руку приятелю и прощаясь с ним. – Но не может же быть вот так просто: чтобы всё уже было запланировано заранее и чтобы ничего нельзя было изменить…
– Да, наверное, может… – ответил его неразговорчивый приятель.
А через месяц он ужаснётся, увидев фотографию друга на жёлтой странице бульварной местной газеты рядом с заголовком "Ещё один самоубийца...". Удивятся его потомки, не зная ничего о связях предка, когда прочтут в модном журнале статью неизвестного историка, нашедшего в одном из архивов Сицилии посмертное письмо некого Джаони, в котором были следующие строчки: "…Я боялся, что не найду выхода. Я его не нашёл… Я боялся того, что могло бы быть…" Проглотят и выплюнут через несколько дней книгу о печальном самоубийце потомки потомков сицилийца, который являлся приятелем того самого самоубийцы… А их сердца через глубину космоса, уцепившись одним сосудом за время, а другим за бесконечность, будут биться с необычайной частотой, не успевая за криком страха воспалённого разума. Это ли выход? Страх перед страхом – грех в грехе…
Но была ещё и табличка, которая нуждалась в том, чтобы её перекрасили. Для этого Левенгук и пришёл в лавочку так рано. По дороге его посещали мысли о положительном значении такого обновления.
Антони перекрасил табличку за десять минут. Он делал это старательно, вкладывая в процесс что-то ощущаемое, но незримое, переполняющее его, и итог работы был отличным: жёлтые буквы на тёмно-коричневой дощечке стали белыми, а вместе с ними как будто бы обновилась и часть души. "С жизнью будет намного сложнее...", – подумал Левенгук, любуясь вновь повешенным на стену символом.
Антони читал что-то, когда в лавочку вошёл Лариоти.
– Здравствуйте, Лариоти! – сказал Левенгук с неудовольствием. Ответа не последовало. Старик стоял, как вкопанный и жадно пожирал глазами знаменитую табличку. Антони задрал голову вверх по направлению к дощечке:
– Я перекрасил её. Она уже стала своего рода моим амулетом.
– Да, я вижу. Красиво, безумно красиво… – сказал Лариоти.
– Ну вот, чтобы это было слишком красиво, это уж простите… А что касается содержания, то это ваша заслуга. После того, как я впервые посетил лавочку, я долго потом не мог выкинуть её из головы. Перед моими глазами так и представала вот эта надпись на табличке: "Здесь есть всё, что нужно". Наверное, она-то и помогла мне решиться… В конце концов, как бы я сейчас обошёлся без неё? – говорил молодой торговец, внимательно изучая высохшее лицо Лариоти, который не мог оторваться от символа.
Сомкнуты были уста Антони, так же сомкнуты были уста у старца, у последнего, чтобы не выпустить на волю нечто подобное электричеству, обладавшее невероятным напряжением, отчего губы его дрожали. "Что его так взволновало?", – подумал Антони, на секунду закрыв глаза. Он попытался угадать, о чём думает Лариоти, но в голову приходили одни пошлые мысли, которые итальянец сразу же отбрасывал. Напряжение и внутренняя занятость Лариоти вскоре надоели Левенгуку, потом они стали его раздражать, а через некоторое время и наводить ужас на него. Антони сказал внезапно самому себе: "Господи, что же это? Он сумасшедший? Псих? О, Дева Мария, не дай же мне сделаться таким под старость, а не то однонаправленный взгляд и память убьют мою душу". Ему вдруг сделалось нехорошо, стало душно, как будто Лариоти схватил его за шею и стал душить с криком: "Как смеешь ты обвинять меня в ненормальности? Не я ненормальный – жизнь ненормальна!" Захотелось покинуть комнату, вырваться за пределы этого ада, утонуть в объятиях Софии...
