В Гуте, на станции, лейтенант истратил последний талон и пообедал. Все вокруг было разбито и сожжено, водонапорка светилась от пробоин. Летняя столовая, сколоченная из жердей и горбыля, слегка покачивалась от ветра. Уцелела огромная старая шелковица. На ветвях дерева сидели, объедаясь темно-фиолетовыми плодами, станционные пацаны, лица их и рубашки были в шелковичном соку. Когда-то и он сидел вот так, ожидая поезда.
Здесь был, по фронтовым понятиям, глубокий тыл, и люди не боялись бомбежек. Не смотрели в небо, ходили выпрямившись и неспешно. Немолодая подавальщица в тапочках, сползавших с опухших ступней, принесла миску борща и сказала с важностью: «Мьясной». Мяса в борще не было, но плавали пережаренные шкварки, напоминающие о пожарах и пепле.
От горячей еды хрипы в груди утихли.
К столовой подъехала «летучка», битая полуторка с деревянной кабиной без стекол. На крыше фанерка: «Ж.д. ст. Гута – г. Малинец». Лейтенант, хотя был еще голоден, оставил борщ и, схватив сидор, выбежал к грузовичку, волнуясь и ощущая приближение счастья, о котором думал три года.
До Малинца было верст пятьдесят, а оттуда, если подвернется попутка, еще часика три песчаным шляхом, в леса. В Глухары. А в Глухарах Тося. Обнимет или застесняется? Если не решится, он сам обнимет ее и поцелует. При всех! При отце и матери ее, при сестре. У него, как писали в довоенных книгах, самые серьезные намерения.
Полуторка прыгала и скрипела. Настоящие леса еще не начались. Разбитая техника на обочинах казалась ему привычной частью пейзажа. В заднем окне кабины он видел затылки шофера и пассажира. Пассажир положил на портфель нарисованную от руки карту. Доносились обрывки разговора.
– Сен-Ло взяли, так? Я бы пошел на Авранш, а далее на Ренн.
– Ну, факт! – согласился шофер.
– А далее прямо на Брест!
– Шо, Брест? Его ж взяли. Меня там поранило.
– То французский Брест.
– От бисовы дети! Название сперли!
Разговор в кабине заглушали беседы в кузове и меканье козы.
– Ну, а кум чого́?
– Кум ничо́го.
– На шею кошелем не дави.
– Получають они похоронку, а ей не показують.
Карта у пассажира была заманчивая. На синем акварельном пространстве белели буквы: «Ла-Манш».
– Ну, а этот, Эйзенхаур? – спрашивал шофер.
– Айк? Голова! Но нерешительный.
– А этот… Мангоме́ри?
– Монти? Стратег! Но оперативно вялый! Не вполне решительный.
– Эх! Второй фронт открыли, техники нагнали – студера́, доджа́, а решительности нема! – возмутился шофер.
– Подержи, лейтенант! – соседка по лавке протянула орущий сверток.
Соседка была молода и привлекательна. Она, не стесняясь, расстегнула кофту и открыла грудь с набухшими сосками. Лейтенант отвел глаза. Соседка усмехнулась и забрала младенца. Крик оборвался. Зачмокало и засопело.
Красные и синие стрелы покрывали карту пассажира, утыкаясь в названия: Котантен, Бретань, Шербур, Валонь, Тили… Тогда, летом, накануне войны, Тося дала ему поцеловать грудь. У нее неожиданно – недавно еще ничего не было заметно – ситцевое платьице в мелкий цветочек стало тесным и обтягивающим. Она расстегнула пуговку, и его, девятиклассника, пошатнуло, как от удара. «Вот!» – сказала раскрасневшаяся Тося и спрятала грудь. У него на губах до сих пор жил этот вкус чего-то прохладного, нежного и острого. Он часто, случалось, даже под обстрелом, вспоминал этот поцелуй. В эти секунды он ничего не видел и не слышал. Тело становилось звонким и стекленело.
– Если б сразу на Сен-Совер-ле-Виконт, – сказал, запинаясь, пассажир.
– Жукова туда надо! – грозно сказал шофер. – Жукова!
Младенец отвалился от материнского соска и тут же заснул.
– В Житомире соль сто пятьдесят склянка, а в Гомелю двести, – жаловалась старуха.
– Он к ней ходил, ходил, дай сошлись, – доносилось из дальнего угла кузова. – Ноги нет, так он счетовод, чего ему!
Полуторка подпрыгнула. Коза взвыла человеческим голосом.
Младенец взлетел и опустился на руки мамки. Та почему-то привалилась к лейтенанту. Дыхание ее было горячим.
– Ты гляди, куда руляешь! – закричал старик.
Шофер обернулся:
– Та то просто яма. Я, было дело, на мину наехал – от это тряхнуло!
Грузовичок, въехав на разбитый булыжник площади, затормозил у сарая с надписью «Автостанция». Здания после боев носили следы поспешного ремонта. Лейтенант не узнавал уютного зеленого городка. Кирпичный дом с башенкой, похожий на замок, был исполосован строчками от пулеметных пуль – нашего «Горюнова» и немецкого, более густо бьющего «МГ». Видно, домишко переходил из рук в руки. Теперь в окне второго этажа торчал «максим».
Раструб на столбе угощал жителей арией охрипшего «мистера Икс». Полуторку окружили бойкие городские пацаны.
– Папиросы «Житомир», кури, пока не помер, пачка, десяток, штука, дымят без звука!
– Кому поднести, подвезти, любые чемодане летят, як ероплане!
Лейтенант решил спрыгнуть лихо, через борт, боль тут же ударила по ребрам. Он сдержался. Положив сидор, передал молодухе ребенка и чемодан.
– Спасибочки, фронтовик! Захочешь – заходи!
Она подождала вопроса об адресе, усмехнулась и пошла. Лейтенант посмотрел вслед. «Ребенок от фрица, что ли»? – подумал он беззлобно.
