Это потом я задумался, что вовлекло меня в эту странную историю. А тогда… Тогда в моей жизни появилась Лёля.
Работала Лёля в маленькой театральной столовой, где питались вечно спешащие куда-то актеры. Институт наш примыкал к зданию театра, и нам, студентам, чаще голодным, чем сытым, разрешено было заглядывать в актерское святилище с черного хода, подпитывать себя, согласно денежной наличности.
Мой друг и сокурсник Серега, имевший постоянную дотацию от, занимающего важный пост, папаши, первым разведал путь в уютный зальчик, где вполне можно было насытиться самими запахами еды, и однажды повел меня с собой.
Пока мы пробирались длинными театральными коридорами, Серега предупредил!
— Есть там такая душечка! И, кажется, в твоем вкусе… Устроились мы в уголке, за столиком, и Лёля-Душечка подошла, произнесла тихо, глядя на Серегу с робкой улыбкой.
— Рада видеть тебя, Сереженька!
Надо сказать, Серега, по общему признанию, был красавцем: темные, волной, волосы, утонченный нос с мужественной горбинкой, обволакивающий взгляд умных глаз — для женщин он был неотразим.
Негласную сторону бытия он познал раньше меня. В наш институт перешел он из ВГИМО, из элитарного Вуза, где не в чести была нравственность, обязательная для всех прочих. Серега отведал вседозволенности, ироничная усмешка все испытавшего человека не сходила с чувственных его губ. И перед официанткой, вставшей перед нашим столиком, он держался до неприличия снисходительно. Не заглядывая в меню, закинув руку за спинку стула, небрежно произнес:
— Лёлечка, как всегда, мне и моему другу, — при этом он показал обеими руками на меня.
Лёля посмотрела на меня долгим оценивающим взглядом, сказала:
— Очень приятно, — и почему-то вздохнула.
Лёля принесла, поставила перед нами тарелки с ломтями обжаренной свинины, пузырящейся маслом, щедро приправленной обрумяненной картошкой. Я не удержался, сглотнул слюну от вида редкого блюда.
Усунув руки под белый передничек, Лёля-душечка жалостливо смотрела, как управлялись мы с едой «по ресторанному», вилка в левой руке, нож — в правой.
Провожая нас, она сказала, в явном желании задеть самолюбие Сереги:
— Приходите, Вовочка, еще. Рада буду вас видеть!
Я пришел.
Лёля обрадовалась, по-родственному усадила за столик, терпеливо, с мягкой улыбкой смотрела, как, смущаясь, краснея, я разглядываю меню. Выбрал самое дешевое — биточки. Лёля понимающе вздохнула, принесла, поставила передо мной памятную мне свиную отбивную. Я запротестовал. Лёля по-матерински погладила мою голову, упокоила:
— Кушайте, кушайте, Вовочка! — Сходила на кухню, принесла стакан компота. Подперев кулачком щеку, смотрела: ей как будто доставляло удовольствие смотреть, как люди едят.
— Теперь компотик выпейте, — попотчевала она. — С Сереженькой, вижу, вы друзья? — спросила она.
— Друзья, — с готовностью подтвердил я. И, чтобы доказать свое бескорыстие, добавил, — Сережка умный. И красивый.
— Красивый-то, красивый, — согласилась Лёля, в задумчивости поглаживая свои пальцы с гладкой красноватой кожей от постоянного соприкосновения с водой и посудой. — Да разве удержишь при себе такого? — она горестно вздохнула. Вы-то с маменькой-папенькой живете? Или один? — поинтересовалась она.
— Один! Как все. В общежитии, — ответил я, еще не догадываясь, что мой ответ может как-то повлиять на мою судьбу.
Доброе лицо Лёли с желтыми кудряшками, выбивающимися из-под накрахмаленного кокошника, озарилось улыбкой от моего простодушного признания.
— Очень рада, Вовочка, — сказала она ласково, накрыв мои пальцы теплой своей ладонью. — Нас, видно, сам Бог свел. Приходите еще. Мне приятно, когда вы приходите!..
Серега признался в новом своем увлечении: его воображением завладела студенточка-певичка из Гнесинского института. Теперь вечерами он выстаивал у храма музыки в ожидании своей нимфы-певуньи.
В театральную столовую он перестал ходить, столовался со своей избранницей в чистеньких кафешках или ресторанах.
Уютный зальчик с погрустневшей Лелей, я посещал теперь один.
Приходил после лекций, к концу смены, когда за столиками никого уже не было.
Лёля оживлялась, заботливо усаживала, приносила что-нибудь из вкусненького. Садилась напротив, привычно подперев кулачком щеку, смотрела сочувственно. Спрашивала: «Как там Сереженька?» — при этом подкрашенные ее губы сжимались в горестный узелок. Но в медлительном ее голосе уже улавливалась примиренность с отступничеством Сереги. И с каждым новым моим появлением в зальчике возрастало ее заботливое внимание ко мне. Постыдную мысль о том, что я пользуюсь ее добротой в каких-то корыстных интересах, я отвергал. Я не был нахлебником. То, что съедал, всегда честно оплачивал. И не сразу понял, что в уютный зальчик театральной столовой приведет меня не только потребность что-нибудь поесть. Мне было приятно, что Лёля встречает меня улыбкой. Обласкивающий ее возглас: «Вот и Вовочка пришел!», вызывал во мне ответное желание быть добрым и внимательным. Все дольше задерживался я за столиком, маленькими глотками цедил компот из стакана, смотрел, как Лёля, прибираясь, ходит по зальчику, привычно расставляет стулья, сметает щеткой крошки на поднос.
