Как я мог попасться на эту удочку?..
Две генеральши дома № 27 – его владелица мадам Бернар и консьержка мадам Розалетт – взяли мсье Эгаре в клещи на площадке между своими квартирами на первом этаже.
– Этот Ле П. поступил со своей женой как последний мерзавец!
– Что называется, ободрал как липку. Позор!
– Мужчинам, конечно, многое можно простить, когда видишь их жен… Ледышки в шанели! И все же мужчины – это какие-то чудовища!
– Простите, я не понимаю, что, собственно…
– Нет-нет, вас это, конечно, не касается, мсье Эгаре. Вы – просто кашемир по сравнению с дерюгой, из которой сшиты остальные мужчины.
– Короче говоря, у нас новая жилица. На вашем, на пятом этаже, мсье.
– Но у этой бедняжки ничего нет. Ровным счетом ничего! Кроме разбитых иллюзий. Ей нужно практически всё!
– Так что, как говорится, не проходите мимо, мсье. Помогите чем можете. Она будет рада любому пожертвованию.
– Разумеется. Я мог бы предложить ей, например, несколько хороших книг…
– Честно говоря, мы имели в виду что-нибудь более… полезное. У мадам ведь…
– …ничего нет. Понимаю.
Книготорговец был убежден, что нет ничего полезней книги, но пообещал подарить новой соседке стол. У него ведь был лишний стол.
Мсье Эгаре засунул галстук между двумя верхними пуговицами наскоро выглаженной белой рубашки и аккуратно закатал рукава по локоть. Он в нерешительности стоял перед книжным стеллажом в коридоре. За стеллажом находилась комната, которую он не открывал двадцать один год.
Двадцать один год, двадцать одно лето и двадцать одно новогоднее утро.
Но злополучный стол стоял в этой комнате.
Он глубоко вздохнул и взялся за первый попавшийся том. Это был роман Джорджа Оруэлла «1984». Он не рассыпался на части. И не укусил его за руку, как злая кошка.
Он взял следующий том, потом еще два, потом потянулся к полке обеими руками и принялся выгребать книги охапками и складывать их в стопки на пол, рядом с собой.
Стопки быстро превращались в столбы. В башни. В волшебные горы. Он прочел название последней книги: «Когда часы пробили тринадцать»[1]. Сказка – путешествие во времени.
Если бы он верил в предзнаменования, он расценил бы это как некий знак.
Он принялся кулаком снизу выбивать полки стеллажа из креплений. Потом отступил на шаг.
Вот она. Как призрак выступает из разобранной вербальной стены. Дверь в комнату, в которой…
Я же мог бы просто купить стол?
Мсье Эгаре провел рукой по лицу. Да. Обтереть книги, поставить их на место и опять забыть про эту дверь. Купить стол и жить себе дальше, как жил все эти долгие годы. Через двадцать лет ему стукнет семьдесят, и оттуда, из будущего, он уж как-нибудь разберется с прошлым. А может, просто успеет умереть.
Трус.
Дрожащими пальцами он повернул дверную ручку, осторожно приоткрыл дверь, потом легонько толкнул ее внутрь, прищурил глаза и…
Лунный свет и сухой воздух. Он медленно вдохнул носом, принюхиваясь, но ничего не почувствовал.
Запах *** исчез.
За двадцать одно лето Мсье Эгаре научился обходить сознанием ***, как обходят открытые канализационные люки.
Ее имя обычно всплывало в его памяти как ***. Как короткий пробел тишины в ровном жужжании потока мыслей, как маленькое белое пространство среди образов прошлого, как точка темноты в его чувствах. Его мышление освоило все виды пробелов.
Мсье Эгаре осмотрелся в комнате. Она показалась ему такой тихой. И бледной, несмотря на обои цвета лаванды. Годы, проведенные за закрытой дверью, вытравили из нее цвет.
Свет из коридора почти не встречал преград, предметов, которые могли бы отбрасывать тени. Простой стул. Кухонный стол. Ваза с лавандой, украденной два десятилетия назад на плато Валансоль. И пятидесятилетний мужчина, опустившийся на стул и обхвативший себя руками.
Вон там были занавески. Там – картины, цветы и книги. Был кот Кастор, который спал на диване. Были горящие свечи, шепот, полные бокалы красного вина и музыка. Танцующие тени на стене – одна высокая, другая удивительно красивая.
В этой комнате жила любовь.
Теперь остался только я.
Мсье Эгаре прижал кулаки к горящим глазам. Он несколько раз судорожно глотнул, чтобы подавить слезы. У него перехватило дыхание, а спину вдруг обожгло каким-то горячим, болезненным ознобом.
Когда ему наконец удалось проглотить стальной ком в горле, он встал и открыл окна. В комнату полились запахи из двора.
Травы в садике Гольденбергов. Розмарин, тмин. К ним примешался запах массажных масел Че, слепого подиатра, «мага и чародея в области потрескавшихся пяток». Эту палитру дополнял омлетный дух, перекликающийся с острым, пряным чадом жаренного на гриле мяса из кухни африканца Кофи. А поверх всего реял запах июньского Парижа – тонкий аромат липы и ожидания.
Но мсье Эгаре не желал поддаваться этому дурману. Он изо всех сил противился его магической власти. Он изрядно преуспел в искусстве игнорировать все, что могло спровоцировать тоску в любых ее проявлениях. Запахи. Мелодии. Красоту предметов.
