Розы времени источали аромат памяти. Здесь находился сад, в котором они росли. Ветви прошлого прививались к настоящему. Запах, который воскрешал память о том, что давно прошло. Шипы, которые могли порвать одежду, как клюв хищной птицы — падаль. Стебли, которые могли задушить и связать как змеи в «Сепалчезм»[1].
Сад рос на вершине Цитадели, возвышаясь над холодными улицами, свободный от бесконечной телепатической болтовни, сплетен и слухов, заполнявших умы жителей Галлифрея. Иногда они говорили каждый о своём, иногда обсуждали что-то одно. Надежду, или страх, или желание умереть.
Великая мать ушла. Пифия была мертва, свергнута своими детьми. И с нею исчезла возможность деторождения. Галлифрейцы стали бесплодной расой. После длительного шока от матереубийства проклятые люди научились держать мысли и тайны при себе. Они стали замкнутыми и скрытными. Они привыкли к одиночеству. И это сделало их более сердитыми.
Облако дыма скрыло Пазити Галлифрея[2]. Залитый лунным светом сад на башне погрузился во тьму.
Новый, более резкий свет появился внизу. В городе начался пожар.
Высоко над ним, на вершине мемориала Омеги, одинокая фигура наблюдала, как западный район города исчезает в огне. Пожар начался в заброшенном храме. Он мог услышать отдалённый стук противопожарного орудия. Охранники кланов боролись со стихией.
Это не предвещало ничего хорошего. Бегущие инакомыслящие (Рассилон называл их мятежниками) нашли убежище в храме Пифии. Он предупреждал Рассилона сотни раз. Это священное место не должно быть осквернено. Вместо насилия против инакомыслящих, их следовало собрать и выслать с Галлифрея со своими устройствами. Он никогда бы не принял участия в резне.
Внезапно коробка вернулась.
Она висела в воздухе чуть ниже уровня его глаз. Летающий гроб. Одна сторона в темноте, другая — в лучах яркого света от пожара. Она защёлкала, затрещала, издала негромкий визг и слегка наклонилась одной стороной. Это напоминало жест человеческой ласки.
— Кыш! Уходи, глупая, — сказал он, слегка грубо, вспоминая продолжительные споры с Рассилоном о различных формах жизни. Он слишком устал от их подтверждения.
Коробка тосковала. Она соскучилась по своему создателю. Она всегда разрывала свои цепи и сбегала из ангара, чтобы спрятаться возле мемориала Омеги. Это продолжалось в течение многих лет. Когда они переместили ангар, она сидела, с недовольством окрашивая главный двигатель всеми цветами радуги, а затем сбежала снова. Рассилон встревожился, хотя это было бессмысленно. Для почти разумного межзвёздного механизма, который мог пересекать горящие звёзды и различные измерения, это было довольно безопасно. Она просто не поддавалась дрессировке.
У Омеги, несмотря на его жертву, все ещё оставалась одна рука.
Это была скорее хорошая шутка, подумал он, но Рассилон не считал её забавной. Однажды ночью они стояли в саду на башне и наблюдали очередную смерть Омеги. В свете умирающей звезды, внезапно вспыхнувшей в созвездии Эо, в девятый раз — спустя шесть лет после того, как они наблюдали это на экране монитора в комнате управления.
Рассилон снова плакал. Всё, что делал этот человек, он делал с любовью. Но иногда любовь бывает удивительно близорукой.
Фигура на мемориале вздрогнула и крепче закуталась в плащ. Вспышка сверхновой всё ещё была видна в небе над городом — точнее, будет, когда рассеется дым. В последнее время коробка, также известная как Рука Омеги, приходила к нему. Она неотступно следовала за ним, частенько появляясь в неподходящий момент. Это мешало его делам и привлекало внимание к личной жизни, которую он предпочитал скрывать.
Тем более, что он устал, смертельно устал от манипуляций и власти. Он старался уйти, освободиться от правил и стремлений других людей, и, тем более, освободиться от себя. Он мог сбросить эту тёмную, задумчивую личность легче, чем змея сбрасывала свою кожу. Но если бы он действительно ушёл, то пути назад бы не было. И Рассилон остался бы с неограниченной властью. Без контроля, без равновесия.
Расстроившись, он снял ботинок и бросил его в коробку. Рука Омеги ускользнула настолько быстро, что ботинок, казалось, пролетел сквозь неё. Он остался стоять в одном ботинке.
— Что ж. И что ты сделаешь, если я сойду?
Действительно, глупый вопрос. Коробка находилась у его ног. Готовая поймать его. До того, как свершится самоубийство.
— Самовлюблённая тварь! — пожаловался он.
Он заметил внизу фигуры, прячущиеся в тени мемориала. Они явно не мятежники, а агенты, присланные Рассилоном, чтобы арестовать его. Он подумал, что должен чувствовать себя польщённым. Слишком хорош, чтобы потерять.
В воздухе он уловил запах горящей плоти. Он принял решение, хотя подготовиться к прощанию всегда нелегко.
Проигнорировав коробку, он спустился вниз по каменному виражу символа Омеги и упал на землю. Тени быстро вышли из темноты. Он был удивлён наличием у них ножей.
Они были удивлены ударом энергии, которая разбросала их как кукол на его пути. Коробка трещала возле него, перемещаясь, кажется, быстрее, чем его собственная тень. Он отцепил цветок от своего плаща. Молочный аромат розы напомнил ему о детях и потерянном будущем. Он положил его к подножию памятника и склонил голову. Коробка, нетипично для себя, остановилась возле цветка. Он знал, что она смотрела ему вслед, когда он искал свой ботинок во мраке. Не сумев найти его, он выбросил другой и отправился босиком в горящий город
