Грохот четырех поршневых двигателей действовал на нервы и давил на барабанные перепонки. Уровень децибелов, прикинул Смит, тут как на электростанции где-нибудь в Сибири, работающей на предельных оборотах, но вхолостую, потому что холодрыга в этой тесной, облепленной приборами кабине прямо-таки сибирская. Он бы все же предпочел быть сейчас на электростанции, с нее хоть не грохнешься в пропасть и не врежешься в скалу, а такой исход путешествия весьма вероятен, если не сказать неминуем, хотя пилот их «Ланкастера» и виду не подает. Смит отвел взгляд от серой пелены за лобовым стеклом, по которому бесполезно ерзали снегоочистители, и повернулся к мужчине, сидящему слева. Командир авиазвена Сесил Карпентер чувствовал себя здесь словно дома. Всякие сравнения с Сибирью он отмел бы как плод безумного воображения. Похоже было, что тряска доставляла ему удовольствие, как нежное прикосновение умелого массажиста, грохот моторов убаюкивал, а температура воздуха создавала ощущение настоящего комфорта. Перед ним на выдвижном столике удобно покоилась книга. Насколько мог судить Смит, краем глаза узревший леденящую взор обложку, на которой была изображена ничем не прикрытая девушка с окровавленным ножом в спине, командир не относился к почитателям серьезной прозы.
— Великолепно, — одобрительно отозвался Карпентер, перевернув страницу, и глубоко затянулся дымом из старинной вересковой трубки, распространявшей благоухающий аромат дорогого табака. — Черт подери, умеет же этот парень писать. Жалко, тебе это рановато читать, Тримейн, — обратился он к розовощекому юноше в кресле второго пилота, — подрасти маленько. — Он разогнал густой дым, клубящийся вокруг, и осуждающе посмотрел на парня. — Пилот Тримейн, опять у вас на лице уныние?
— Да, сэр. То есть, никак нет, сэр.
— Типичный нынешний недуг, — с сожалением констатировал Карпентер. — Молодежь разучилась наслаждаться жизнью. Не умеет ценить такие маленькие радости, как вкус тонкого табака, а также не верит старшим командирам.
Тяжело вздохнув, он аккуратно отметил дочитанную страницу, закрыл книжку и выпрямился в кресле:
— Человек имеет право на покой в собственной кабине.
Он открыл стекло бокового окна. В кабину ворвались ледяное дыхание ветра и усилившийся грохот моторов. Карпентер сморщился и высунул голову наружу, прикрыв глаза ладонью правой руки. Через пять секунд он безнадежно покачал головой, зажмурился и несколько раз поморгал, преодолевая резкую боль, закрыл окно, стряхнул снег со своих пламенно-рыжих волос и великолепных холеных усов и обернулся к Смиту.
— Мало радости, майор, заблудиться ночью в буран над Европой, раздираемой войной.
— Опять заблудились, сэр? — спросил Тримейн.
— Человеку свойственно ошибаться, сынок.
Смит вежливо улыбнулся.
— Вы хотите сказать, что мы сбились с курса, сэр?
— Почем я знаю? — Карпентер уселся поудобней, прикрыл веки и широко зевнул. — Я всего лишь водило. У нас есть штурман, у штурмана — радар, а у меня нет веры ни тому, ни другому.
— Ну и ну, — покачал головой Смит. — Подумать только, сколько мне лапши на уши навешали в министерстве. Уверяли, будто у вас три сотни вылетов и вы знаете весь континент, как лондонский таксист свой город.
— Грязные инсинуации, пущенные в ход враждебными элементами, нежелающими, чтобы я занялся непыльной работенкой за письменным столом в Лондоне.
Карпентер взглянул на часы.
— Я предупрежу вас ровно за 30 минут до выброски. — Он еще раз посмотрел на часы и сурово нахмурился.
— Пилот Тримейн, злостное нарушение вами служебных обязанностей ставит под угрозу выполнение задания.
— Простите, сэр?
— Мне следовало получить кофе ровно три минуты назад.
— Есть, сэр. Момент, сэр.
Смит опять улыбнулся, потянулся, распрямляя затекшее тело, и вышел из кабины. В фюзеляже, этом промозглом, темном закутке, похожем на железный склеп, сравнение с Сибирью казалось еще более подходящим. Шум достигал почти невыносимого уровня, холод стоял зверский, а металлические ребристые стены, покрытые инеем, никак не создавали ощущения уюта. Так же, как и полотняные сиденья на металлических каркасах, привинченных к полу, — идиотский продукт дизайнерского функционализма. Попытка установить эти, рожденные воображением садиста, пыточные инструменты в исправительных учреждениях Ее Величества вызвала бы волну общенационального гнева.
В шести креслах этой дурацкой конструкции сидели, съежившись, шестеро самых жалких на вид мужчин, каких только ему, Смиту, доводилось встречать. Все они, как и он сам, были одеты в форму немецких альпийских войск. Как и у него, у каждого было при себе два парашюта. Парни мелко дрожали, топая ногами и хлопая ладонями. В воздухе туманом стояло их замерзшее дыхание. Вдоль всего борта по верхнему краю фюзеляжа тянулась туго натянутая проволока, ведущая к выходному люку. К ней были прицеплены страховочные крюки, тросы от которых спускались к сложенным парашютам, и еще куча каких-то узлов. Из одного торчало несколько пар лыж.
Парашютист, сидевший с краю, смуглый парень латинского типа, поднял глаза на Смита. Никогда еще, подумал Смит, не видел он Эдварда Каррачолу таким подавленным.
