Кто виноват?

Стерли со лба Сушилы красное пятнышко тики — знак замужества. Сломали, сняли с запястий чуры — стеклянные браслеты. Сорвали с шеи бисерное патэ. Вчера еще женственная, как Сита, сегодня — бесплотная тень, бродила она по дому. Теперь она вдова... Во исполненье вдовьего долга заковали ей руки в два белых серебряных браслета, кандалы вдовства.

...Согласие дали не только сыновья, но и внуки Мадхусудана-бадже, и вот внесли в дом семидесятилетнего Мадхусудана паланкин с десятилетней Сушилой — не ради продолжения рода, а лишь для утешения старости его.

Старик любил Сушилу. Быть может, впервые в жизни пришла к нему настоящая любовь. Никогда он не будил ее до зари, а что до хозяйства, так он и кувшина с водой с места на место переставить ей не давал. Так он ее лелеял и нежил, что сам ей волосы расчесывал, по три раза на дню белила и румяна ей в щеки втирал, после к зеркалу подносил и сам рядом вставал: «Хороша моя королева!» А потом целовал разок, поднимал ее, легкую, и, довольный, по комнате носил.

Ни днем, ни ночью ни на шаг ее от себя не отпускал. Только Сушиле в том радости не было, скука одна. «Что это он? — удивлялась она. — Отец с нами никогда так не играл». Что отец, что муж — разницы она еще не понимала.

Бежали дни. Юность Сушилы расцветала, а Мадхусудан-бадже все дряхлел и дряхлел. Теперь Сушила уже начинала понимать язык мужа. Часами сидела она на коленях Мадхусудана, нежно разглаживала его бороду и болтала с ним. А старик посмеивался и все в щеку ее целовал.

Только долго это длиться не могло.

В один прекрасный день Мадхусудан, дожив до семидесяти пяти лет, ушел из этого мира, а девочка осталась вдовой на пороге юности.

Бывало старик любовался, как она весь день ходит накрашенная и разодетая. А если вдруг не захочет она нарядиться, не наведет на себя красоту, так старик совсем голову терял от расстройства. А если ее что-нибудь огорчало или сердило, утешал ее, уговаривал ласково. Этим он только и жил. Этим утолял жажду сердца.

И вот с детства привыкнув к холе и неге, как могла теперь понять Сушила свой вдовий долг?

В доме напротив соседский сын Удхав, в чьем теле юность разливалась бурным половодьем, до полуночи просиживал у окна, света не зажигал, напевал песенку без начала и конца. Точно голодный пес на кусок мяса, не отрывая глаз, смотрел Удхав, зачарованный красотой Сушилы, на ее окно и ждал, когда за стеклом мелькнет стройный силуэт девушки. А бедняжка об этом ничего и не знала.

Как-то проснулась Сушила в полночь, в тоске и печали по умершему мужу. Зажгла свет, и взгляд ее упал на большое овальное зеркало, которое висело напротив кровати. Осиная талия, высокая грудь, изящные руки, прелестное личико, обрамленное длинными, ниспадающими на плечи волосами, — такая красавица задумчиво глядела на нее из белоснежной постели, что даже удивилась она. А потом спросила у своего отраженья: «Нравится?» — улыбнулась и шутливо покачала головой: «Нет, не очень!» И когда Сушила вдруг поняла всю прелесть своей наготы, голова у нее закружилась. Ей стало нечем дышать в душном тепле ее одинокой спальни, и, подбежав к окну, она распахнула его настежь. В комнату ворвался свежий воздух...

А напротив, которую уже ночь, неподвижно, как на вечернем богослужении, сидел Удхав в надежде хоть на миг увидеть Сушилу. Две пары глаз встретились. Мучительный стыд охватил Сушилу. Какой страшный грех она совершила! Ведь она — вдова, и если будет смотреть в глаза чужим мужчинам, так ни в этой, ни в будущей жизни места ей не найдется.

Вот что вечно твердили ей, вот что слышала она со всех сторон. В этом мире, если мужчина обзаведется десятью женами, его только хвалят, называют богатырем. И не надо большого ума, чтобы со дня рождения понимать, что права мужчины и женщины взвешиваются на обманных весах.

Уже не раз приходили в голову Сушиле такие мысли, но не просто человеку отказаться от представлений, впитанных с молоком матери.

Сушила захлопнула ставни и упала на кровать. Взглянула, закрыто ли окно, заперта ли дверь, и с головой закуталась в одеяло.

Дня четыре у нее не хватало духа даже близко подойти к окну. Если ноги по ошибке поворачивали туда, тело будто свинцом наливалось, лицо горело краской стыда, а по спине пробегали мурашки.

Но время шло. Юность все больше подчиняла Сушилу своей неодолимой власти. И как-то ночью особенно захотелось ей узнать: сидит ли еще у окна этот человек? И не для того чтобы увидеть Удхава, а только чтобы рассеять свои сомнения, потихоньку подошла она к окну и открыла его. Юноша все так же сидел в позе йога, постигающего нирвану. И вновь встретились две пары глаз.

«Как же ему, должно быть, холодно, бедняжке!» — подумала Сушила. И ее охватила жалость. На миг задержавшись в окне, она медленно затворила ставни. А на следующую ночь, поддавшись естественному любопытству, Сушила вновь приоткрыла окно и поглядела на дом напротив. Оттуда, как и прежде, смотрел на нее Удхав, неподвижный, как глиняный истукан. И тут Сушила поняла, какую нирвану постигает сосед. Если даже богам нравится, когда им поклоняются, то что уж говорить о простых смертных? И юная вдова улыбнулась Удхаву с тихим сочувствием.