В Санктуарии птицы черного цвета. Все, от ястребоподобных хищников до крошечных пташек, питающихся зернышками, черны, как сердце вора.
Странно, но Хаким, еще недавно слывший лучшим рассказчиком города, раньше никогда не задумывался над этим фактом.
Только сегодня утром, когда при дворе бейсы шли разборки между бейсибскими родами и разговор велся исключительно на их непонятном языке, а советнику императрицы, коренному жителю Санктуария, не оставалось ничего иного, кроме как томиться от безделья и размышлять, эта мысль пришла ему в голову. Выработавшаяся в таверне «Распутный Единорог» привычка заставила Хакима расположиться спиной к стене так, чтобы хорошо видеть двери, — при этом открылся прекрасный вид из окна на внутренний двор. Тут-то Хаким и поймал себя на мысли, что внимательно присматривается к повадкам птиц.
Появившись в Санктуарии, бейсибцы привезли с собой, помимо золота и змей, большое количество морских неперелетных птиц, которых они называли «бейарл» (своих змей они называли «бейнит», цветы — «бейоса», а богиню — Матерь Бей). Каждый день пришельцы разбрасывали по двору хлеб и крошки со стола, чтобы покормить своих пернатых спутников. А птицы Санктуария, не желая отличать внутренний двор дворца губернатора от помойки Лабиринта, тоже с шумом слетались на эту дармовую кормежку, жестоко воюя с бейарл и между собой, — хотя корма было столько, что вполне хватало на всех. Утро сегодня ничем не отличалось от других: черные птицы пронзительно кричали и били крыльями, отгоняя вновь прибывающих, а иные ожесточенно преследовали пытающихся улететь прочь с куском, слишком большим, чтобы съесть его на месте.
Но вот две белые бейарл — птицы, для которых и предназначалась эта трапеза — величественно спланировали во двор. В тот же миг все внутренние распри между черными птицами были забыты: единой черной тучей они накинулись на пришельцев. Хотя нет, отметил рассказчик, некоторые, наиболее умные птицы остались на земле, поспешно пожирая еду, пока их товарки отвлеклись на время.
Хаким мысленно улыбнулся. Все в Санктуарии ведут себя одинаково — даже птицы. Что-то белое на крыше напротив окна привлекло его внимание. Небольшая бейарл уселась рядом с черной птицей, раза в полтора больше ее размером. Время от времени птицы начинали бить крыльями и трясти головами. Рассказчик не имел опыта в орнитологии и не мог понять, что же они делают: не похоже, чтобы эта парочка хотела совокупиться, но и драться они тоже не собирались. Возможно…
— Хаким!
Рассказчик повернул голову и обнаружил, что аудиенция завершена и просители удалились. Шупансея, бейса Бейсибской империи, приподнялась на локте, по обыкновению лежа занимаясь государственными делами, и взирала на него своими большими нечеловеческими — немигающими — глазами цвета темного янтаря. Она была молода, чуть старше двадцати, стройная, светлокожая, с белыми волосами до бедер, спадающими на подушки чарующими каскадами, сравниться с которыми могли надеяться лишь лучшие шелка. По бейсибскому обычаю ее юно-упругая грудь была обнажена, и ее темные соски, покрытые татуировкой, не отрываясь, смотрели на Хакима — точь-в-точь как глаза бейсы.
Разумеется, возраст Хакима был достаточно преклонным для того, чтобы это зрелище оставило его безучастным — почти.
— Да, о императрица?
Прервав свои размышления (и взгляд), стараясь не заходить слишком далеко, он поклонился. Еще будучи простым уличным рассказчиком, Хаким всегда вел себя учтиво по отношению к тем, кто давал ему несколько медяков за доставленное развлечение. Теперь, получая щедрое жалованье в золоте, он и вовсе превратился в саму учтивость.
— Подойди ближе, — позвала императрица, величественно протянув руку. — Мы думаем, что при решении следующего вопроса нам может понадобиться твой совет.
Еще раз поклонившись, Хаким с неторопливым достоинством занял место рядом с бейсой, с тайным удовольствием взирая на завистливые взгляды, которые бросали на него другие придворные. Зато короткое время, что рассказчик находился при дворе, он и императрица прониклись друг к другу большим уважением, больше того, они обнаружили, что нравятся друг другу.
Именно это обстоятельство и обеспечило Хакиму особое ее расположение. Хотя внутренне он подозревал, что его возвышение было не столько выражением признательности бейсы ему лично, сколько способом приструнить соплеменников. А хоть бы и так, он все равно наслаждался этим положением.
Ввели следующих просителей, и Хаким прилежно переключил свое внимание на дела насущные. Трое из вошедших бейсибцев были ему не знакомы; он лишь определил, что они не принадлежали к знати из рода Бурек, а значит, были рыбаками из рода Сетмур. В горожанах же он сразу признал столпов братства рыбаков Санктуария: Терци, Омата и Панита, которого все звали Старик. Странно, обычно граждане Санктуария появлялись при дворе в обществе бейсибцев только тогда, когда одни из них имели серьезную жалобу на других. Среди вошедших же не ощущалось никакой враждебности.
— Приветствую тебя, Монкель Сетмур, глава рода, — на певучем пиджин-ранкене , ставшем в последнее время самым распространенным наречием в городе, произнесла Шупансея. — Вы так давно не радовали наших глаз своим присутствием. Что привело вас сегодня?
