В надменном, стоящем особняком доме, который, не желая отставать от своих не менее щеголеватых соседей по Холланд-Парк-авеню, возвышался на четыре этажа и был отделен от прочих гравийной подъездной дорожкой и металлической оградой, Томас Ламарк, как и каждое утро, в точно определенное (до наносекунд) время – ровно в десять часов тридцать минут – принес завтрак своей матери.
Тридцатисемилетний Томас был очень хорош собой: рост шесть футов и шесть дюймов, привлекательная внешность и обаятельная улыбка. Сейчас Томас был облачен в шелковый халат из модного лондонского магазина «Либерти» и кожаные тапочки от «Гуччи»; посверкивая золотым «Ролексом» на запястье, он распространял запах одеколона «Живанши». Томас намеренно надел халат на голое тело: его матери было приятно осознавать, что у него под тонким шелком ничего нет.
На серебряном подносе стоял изящный чайник из тончайшего фарфора с заваренным чаем одного из самых лучших и дорогих сортов, а рядом – чашка и блюдце из того же сервиза. На подносе лежали свежий номер «Таймс» и одна белая, еще влажная от росы роза, которую Томас только что срезал в саду, – мама всегда любила его маленькие сюрпризы, а сегодня утром сын рассчитывал получить вознаграждение. И очень надеялся, что мать не обманет его ожиданий.
Томас остановился перед ее спальней. Все внутренние двери в доме смотрелись величественно: были обшиты деревянными панелями и белым атласом, имели хрустальные ручки. Но эта дверь на втором этаже, находившаяся прямо напротив последнего марша лестницы с резными перилами, выглядела царственнее всех остальных, что подчеркивал также стоявший на лестничной площадке бронзовый бюст его матери. Даже по прошествии стольких лет эта женщина по-прежнему приводила Томаса в священный трепет.
Правда, случались дни, когда ему хотелось швырнуть в нее подносом и закричать: «Отпусти меня!»; но сегодня он пребывал в ином настроении.
Томас посмотрел на часы, дождался, когда секундная стрелка завершит круг, и ровно в десять тридцать вошел в спальню матери.
Томас бодрствовал всю ночь, сидел перед компьютером, путешествуя по мировому киберпространству: отдыхать он отдыхал, но спал редко. По ночам Томас обычно играл в шахматы с человеком по имени Юрген Юргенс из Клируотер-Спрингс, что в штате Флорида, или делился своими размышлениями о внеземных цивилизациях с участниками тематического чата в Сан-Франциско, или обсуждал череду загадочных смертей с автором статей из журнала «Фортиан таймс». Он просмотрел письма с нескольких медицинских сайтов, на чьи новости был подписан, обменялся рецептами с женщиной, живущей на берегу Чесапикского залива, изучил изменения на фондовых биржах по всему миру, заглянув на сайты соответствующих компаний, составил диаграмму роста акций в портфеле матери. Каждое утро он подкармливал ее брокера свежей информацией.
Его ай-кью равнялся 178.
Томас неслышно прошел по ковру, не в силах оторвать взгляд от лица матери; сердце его наполнилось восторгом и… еще одним, прямо противоположным чувством, с которым он боролся всю жизнь. Он поставил поднос на столик в изножье большой кровати с балдахином, отодвинул белое кружево и занавес из дамаста, потом закрепил его шнуром с кисточкой на конце. В спальне пахло духами «Шанель» и маминой одеждой. Это были запахи его детства. Запахи его жизни.
Взволнованный, Томас уставился на мать.
Ее светлые волосы, разметавшиеся по подушке, сияли, словно лучи солнца. Сын знал, что она не откроет глаза и не пошевельнется, пока он не поцелует ее, хотя уже наверняка не спит. Такая у них была игра.
И эти драгоценные секунды, когда она лежала по утрам, вся такая умиротворенная, такая милая и красивая, а он стоял и молча восхищался ею, – эти мгновения были жемчужинами его жизни.
Томаса охватил восторг. Мама сохранила красоту и в пятьдесят девять лет… ну просто ангельское видение. Ее бледное лицо – оно всегда было таким по утрам – сегодня казалось особенно бледным и чистым. Она была само совершенство, на такой изящной красоте и зиждется мироздание.
– Доброе утро, мамочка, – сказал Томас и подошел, чтобы поцеловать ее.
Мать никогда не открывала глаза до поцелуя. И сегодня утром ее глаза тоже оставались закрытыми.
Он только теперь заметил пустые блистеры от таблеток, разбросанные по полу у кровати. Пустой стакан на тумбочке.
Томас почувствовал, как внутри у него все вдруг оборвалось. Еще не успев наклониться, он понял: случилась беда. Вчера мама пришла домой расстроенная. У нее болела голова, и она рано легла.
Его губы ощутили холод ее щеки, вялость кожи. Словно податливое тесто, которое прогибается, если на него надавить, и не возвращается к прежней форме.
– Мамочка? – Он услышал собственный голос и не узнал его.
