Все вокруг слышали о кроте, но никто не знал, откуда взялось это скверное и вредное животное. Уже несколько лет он хозяйничал в огороде Данаила Кордановского. И за все это время Данаил ни разу не порадовался урожаю. Едва посадит он перец и помидоры, как крот тут же до них доберется. Прямо напасть какая-то, чума подземная. Не дает ни корни пустить, ни ростки выгнать. Случалось, Данаил Кордановский не узнавал своего огорода. Грядки разорены, борозды засыпаны, лунки разрыты. Ужас и тоска охватывали Данаила. Будто крот перерыл его самого, вскопал ему грудь, перепахал легкие. Будто его всего исколошматили, разворотили, выпотрошили. И никак не мог понять, почему это крот вредит только ему. Может, если бы он забирался и в соседние огороды, Данаилу было бы не так обидно. Потому как общая беда вроде не так тяжела. Одно горе утешается другим, одно другое облегчает. Но все соседские огороды были целехоньки и весело зеленели.
Придет, бывало, Данаил Кордановский в свой огород и только моргает, вот-вот заплачет. Особенно как увидит жалкие квелые стебельки перца и помидоров, подрытые и поваленные, точно им кто колени перебил. И, конечно, с увядшими листьями. У некоторых корешки подъедены, будто их ножницами обрезали. И как ему, проклятому, удается столько земли перелопатить, сетовал Данаил Кордановский, да еще и все корни повыдирать? И почему он не лазает по чужим огородам, думал Данаил, или ему здесь медом намазано? Он все пытался угадать, где прячется крот, пока еще ничего не посажено. Здесь ли пережидает зиму или следит откуда-то издали? И как это он следит, если ничего не видит? Или у него есть какая-нибудь постоянная связь с огородом? Уж не доносит ли ему кто обо всем, что тут делается? Только оживет огород, а кто-то побежит и доложит кроту. И крот приходит, чтобы перевернуть все. Исподтишка, никем не замеченный. Хоть бы раз увидеть его крохотное розовое рыльце и лопаточки на его коротеньких ножонках - больше ведь ничем путным природа его не наделила. Видать, крот сильно провинился перед Богом, и тот судил ему всю жизнь рыться под землей. В темноте и сырости. Однако же хлебнуть этой беды досталось и Данаилу Кордановскому. Шли годы, а он все делил с кротом его кару. И даже, можно сказать, взвалил на свои плечи всю ее тяжесть.
Данаил Кордановский частенько даже не ночевал дома. Он верил, что крот чаще вылезает по ночам и именно тогда разоряет огород. Данаил, словно тень, крался по междурядьям, перешагивал грядки, все караулил крота. И за этим ожиданием Данаила заставал рассвет, касались его первые лучи солнца. Да и днем, опершись на свою мотыгу, Данаил часами всматривался, не приподнимется ли где земля, нет ли где какого движения. И лишь заметит малейшую осыпь, тут же несется туда и лупит по тому месту что есть силы. Так они с кротом гонялись друг за другом вслепую. А люди смотрели на это и спрашивали:
- Кого это ты ловишь, Данаил?
- Ловлю соек, - отвечает.
- Не видать их что-то...
- Моя сойка под землей летает, вот ведь какое диво, - отвечает Данаил. - Крота я ловлю.
- Какого еще крота, Данаил?
- Того самого, что мне весь огород испоганил, а я его еще и не видел ни разу!
- Как же ты можешь ловить того, кого не видишь?
- Хотите верьте, хотите нет, но, может быть, это не я его, а он меня ловит.
Дивились этому люди, дивились и птицы. Они взлетали с земли, рассаживались вокруг по верхушкам деревьев, смотрели издалека. Расправляли крылья, вертели головами. А Данаил Кордановский все бегал по грядкам с мотыгой. Все пытался застать крота врасплох. Он то и дело вонзал мотыгу в землю, переворачивал пласт за пластом, но все понапрасну. Он никак не мог понять, почему удары его мотыги звучат так глухо, так безнадежно. Устав, Данаил опускался на землю, можно сказать, припадал к земле всем телом. Но и тут мысли его вились вокруг крота. Интересно, думал Данаил, а крот тоже устал? Данаил просто с ума сходил, так ему хотелось увидеть, что и тот выбился из сил.
И все же Данаил Кордановский не сдавался, не отступал. Разве можно допустить, чтобы крот остался безнаказанным? Данаил устраивал облавы, придумывал западни. Он делал это каждый год, но все без толку. Строил преграды, рыл глубокие ямы. Засыпал в кротовые ходы древесный уголь, лил вонючую отраву. Крота ничто не брало. Смрад выветривался, и крот вновь начинал шевелиться то там, то сям. Вернее, шевелилась земля, приподнимаемая кротом. И никакие ядовитые испарения не могли одурманить крота, заставить его кашлять или плакать. Наконец Данаил испробовал огонь. Он пропитывал тряпки керосином и поджигал. И горящими запихивал их в кротовые норы. Он надеялся, что уж дым-то выкурит крота. Но глаза Данаила полыхали сильнее, чем тлеющая ветошь, торчащая из земли. Данаил нагибался, почти ложился на землю. Он набирал в грудь побольше воздуха и, затаив дыхание, ждал. Подождет с надутыми щеками, а потом выдохнет через рот. Подует на землю, как от сглаза, от порчи. А потом вдруг задышит часто и неглубоко - так он прислушивался, не шевелится ли земля, слышал, как копошатся муравьи и дождевые черви. Но никак не мог услышать, где роется этот мерзавец крот.
