1. Прикосновение к прекрасному
Картина по своей экспрессии могла посоперничать с лучшими батальными сценами. Однако, изображены на ней были не воюющие армии, а дюжина закованных в обычные доспехи рыцарей, что стоят стеной перед разверзшимся адом, из которого лезут демоны. Красота природы, стойкость и ужас, липкий страх, неправильность демонов, омерзение их всему существу человека…
Каждый шедевр это в той или иной мере не только холст с красками. Каждый знаменитый шедевр это ещё и влияние тысяч людей, что его посмотрели, это и правильный посыл от художника, который вкладывает в него свою душу. И это отнюдь не фигуральное выражение – отпечаток пси художника – вот что проводит грань между рисованием и написанием шедевров. С одной стороны, в картине не было ничего такого, что заставило бы смотрящих на неё выделить её из общего числа – демоны из ада, стойкие рыцари в броне, удивительной красоты природа – между сражающимися поляна, усеянная пёстрым одеялом цветов, от взгляда на которое начинает разбегаться взгляд.
На переднем плане видна маленькая красивая бабочка, а на заднем фоне – горный хребет, сама монументальность и спокойная, прохладная красота неизменности. Картина вроде бы простая, но стоя перед ней посетители не могли просто оторвать взгляд и на несколько минут, а то и часов уходили в свои мысли. Здесь было всё – красота мужества и доблести, вечность, холодная и неприступная, неподвижная, красота временного – цветы и бабочки умирают быстро, очень быстро. Вся картина одновременно заставляла переводить взгляд с одного на другое и побуждала смену эмоций и восхищала этим зрителей. Называлась картина, конечно же, «Противостояние». Всё на ней противостояло друг другу – гигантские холодные и прекрасные горы быстроживущим цветам, стоящие насмерть воины, нарисованные крайне детально и красиво, элегантно – демонам, злям, жестоким и омерзительным. Пси-оттиск на картине был очень, очень сильный. Настолько, что вложенные в картину эмоции и мысли проникали глубоко в душу смотрящего, делая картину в их глазах живой и дышащей жизнью. Заставляя ощутить невидимый жар от врат ада и омерзительный липкий страх, сердце трепетать от вида несокрушимой доблести воинов. Спокойствие и величественность гор поливала душу как вода – раскалённый докрасна клинок, а цветы, казалось бы, источают аромат. Но главное – каждый увидит в этой картине то, что помнит. Вспомнит страхи, мужество, величие и восхищение природой, из своей памяти. Цветы будут пахнуть любимыми ароматами…
Когда я принёс три своих картины, оценщик минут сорок стояла перед ними, переводя взгляд с одного на другое, не задерживаясь ни на чём. Через полчаса, кажется, на её глаза начали наворачиваться слёзы от переполнявших эмоций. Хорошо, что у меня есть слабая эмпатия – я мог ощущать, что она накрутила себя до крайности и не могла остановиться. Поэтому пришлось силой закрыть картину, встав перед ней и поставить две других:
– Матриарх Т'Иннана, оцените и эти тоже.
Похоже, я правильно выбрал направление. Дело в том, что на данный момент картины делились просто, на мой, мужской взгляд. От реализма к сюрреализму и полному артхаусу. Реализм показывал непосредственно то, что нарисовал художник. Если он нарисовал фрукты – значит, на картине фрукты, и никак иначе. Просто, доступно для понимания даже селянину. Полный артхаус – это некие «ляпсусы» и «мазня», как я их называл – бывает художник ляпнет по холсту красной краской – и хоть стой, хоть падай. Какое-то выражение эмоций через бессознательное. Смешение красок, лишённое предметности. Сюрреалисты – сочетали в себе оба этих направления, с одной стороны они писали реальные вещи, предметы, но с другой – искажали их, как будто в красном ляпсусе пририсовали рожицу и вот уже мы видим не картину «маляр уронил банку с краской», а полное от гнева оплывающее лицо человека.
Или как Дали, его Мягкое Время – прекрасная картина, которую начинаешь понимать, задумываясь о времени. То пролетающими перед глазами года, то про тянущиеся бесконечно пять минут… Словно мягкое, оно искривляется и искажается, прогибается, собирается в кучку и растягивается. Прекрасная аллегория на восприятие времени человеком. Не оно мягкое, это мы такие непостоянные.
– Да, простите, – она немного посинела в щёчках и растерянно улыбнулась. Эх, тысяча лет почти, а как ребёнок… Развернул вторую картину – на этот раз в ней не было столько эмоций, вместо этого я изобразил космический корабль, летящий в холодном космосе. Вложив в картину все свои ощущения от одиночества, беспросветного одиночества, понимания, что даже если мир вокруг кажется таким близким – это лишь свет звёзд, до которых добраться не хватит целой жизни… Я же один, во всей вселенной и близость – лишь сильнее обжигает. Корабль, к слову, был очень красивым, и его дизайн не принадлежал ни Азари, ни кому либо ещё, в то же время он казался родным всем. На этот раз матриарх всматривалась в картину минут пять, ох, какая она эмоциональная женщина… Загрустила, причём так сильно, что всё-таки случилось непоправимое и она заплакала. Я приобнял её за плечи и погладил по плечику:
