Это случилось в тот день, когда умер Дог.
Мне было шестнадцать лет, Карлу – пятнадцать.
За несколько дней до этого папа показал мне охотничий нож, которым я потом и убил Дога. У ножа было широкое лезвие с насечками, блестевшее на солнце. Отец сказал: насечки для того, чтобы по ним стекала кровь, когда добычу разделываешь. Карл побледнел, и папа спросил, не укачало ли его опять. По-моему, именно в тот момент Карл вбил себе в голову, что ему непременно надо кого-нибудь подстрелить – все равно кого – и разделать, разрезать на отстойные мелкие кусочки, надо значит надо.
– А потом я его зажарю, и мы съедим, – сказал он, когда мы стояли возле амбара, а я ковырялся в двигателе папиного «кадиллака-девиль», – он, мама и мы с тобой. Ладно?
– Ладно. – Я повернул распределитель, стараясь отыскать точку завода.
– И Догу тоже дадим, – добавил он, – на всех хватит.
– Ясное дело, – поддакнул я.
По словам папы, он дал Догу такое имя, потому что в спешке не придумал ничего получше. Но мне кажется, это имя он просто обожал. Оно сообщает о своем владельце лишь самое необходимое и звучит так по-американски, как это бывает только с норвежскими именами. И в псине отец тоже души не чаял. Подозреваю, он охотнее бы с ней время проводил, чем с людьми.
Ферма наша в горах, может, и небогатая, но тут шикарные виды и природа – этого вполне достаточно, чтобы папа называл ее своим королевством. Копаясь день за днем в «кадиллаке», я наблюдал, как Карл бродит по округе, захватив с собой отцовскую собаку, отцовское ружье и отцовский нож. Я видел, как фигурка брата превращается в крапинку на заснеженном горном склоне. Вот только выстрелов никаких я не слышал. Вернувшись на ферму, Карл вечно говорил, что птиц не попадалось, я тоже помалкивал, хоть и видел, как там, где бродили Карл с Догом, одна за другой взлетают куропатки.
А потом в один прекрасный день выстрел все-таки прогремел.
Я вздрогнул так, что ударился башкой о крышку капота. Вытер машинное масло и взглянул на поросший вереском склон горы. Эхо покатилось дальше, будто гром, к деревне на берегу озера Будалсваннет. Минут через десять я увидел бегущего Карла. Приблизившись к дому на некоторое расстояние, он сбавил скорость – видимо, не хотел, чтобы его увидели мама с папой. Дога с ним не было. И ружья тоже. Догадываясь, что произошло, я двинулся ему навстречу, а он, заметив меня, развернулся и медленно побрел в обратном направлении. Когда я нагнал Карла, щеки у него были мокры от слез.
– Я попытался, – всхлипывал он, – они прямо перед нами взлетели, их так много было, и я прицелился, но не получалось, и все тут. Но я подумал: надо, чтоб вы услышали, что я, по крайней мере, попытался, поэтому я опустил ствол и выстрелил. Потом птицы разлетелись, я посмотрел вниз, а там Дог лежит.
– Он умер? – спросил я.
– Нет, – Карл заплакал сильнее, – но он… он умирает. У него из пасти кровь течет и глаза в кучку. Он скулит и трясется.
– Побежали, – сказал я.
Спустя несколько минут мы были на месте, и я увидел, как в кустах что-то дернулось. Хвост. Хвост Дога – пес нас учуял. Мы остановились рядом с ним. Глаза у собаки были похожи на раздавленные яичные желтки.
– Он не жилец, – заключил я. Ветеринар я не сказать чтоб особо прошаренный – до ковбоев в вестернах мне далеко, но даже если б Дог каким-то волшебным образом и выжил, то жизнь у слепой охотничьей такая, что не позавидуешь. – Придется тебе пристрелить его.
– Мне? – выкрикнул Карл, будто не понимая, как это я вообще додумался предложить, чтобы он, Карл, лишил кого-то жизни.
Я посмотрел на него. На моего младшего брата.
– Давай нож, – скомандовал я.
Он протянул мне отцовский охотничий нож.
Я положил руку Догу на голову, и тот лизнул меня в подмышку. Ухватив его за кожу на затылке, я полоснул ножом по горлу, но чересчур осторожно, поэтому ничего не произошло. Дог лишь дернулся. У меня получилось только с третьей попытки. Бывает, разрежешь пакет с соком слишком низко – и сок выплескивается наружу. Так было и сейчас: кровь будто не могла дождаться, когда же ее выпустят.
– Ну вот…
Я разжал пальцы, и нож упал в вереск. Насечки были полны крови, и я подумал, что, может, брызги и на лицо мне попали, потому что по щекам текло что-то теплое.
– Ты плачешь, – сказал Карл.
– Отцу не рассказывай, – попросил я.
– Что ты плакал?
– Что ты не смог убить… не смог ему горло перерезать. Скажем, что решили мы вместе, но сделал это ты. Ладно?
Карл кивнул:
– Ладно.
Тело собаки я взвалил на плечо. Оно оказалось тяжелее, чем я думал, и все время сползало то назад, то вперед. Карл вызвался было мне помочь, но, когда я отказался, посмотрел на меня с явным облегчением.
Я опустил пса на землю перед дверью в амбар и, войдя в дом, позвал папу.
Пока мы шли к амбару, я выложил ему придуманную версию случившегося. Ничего не сказав, отец опустился на корточки возле своей собаки и кивнул, словно нечто подобное предвидел, вроде как он сам во всем и виноват. Потом он встал, поднял мертвого пса и забрал у Карла ружье.