Ларч часто думал, что сумел пережить смерть своей жены Микры только лишь благодаря новорожденному сыну. Отчасти причина была в том, что ребенку нужен был живой, полноценный отец, который бы вставал с постели по утрам и весь день трудился в поте лица, отчасти — в самом малыше. Он был такой милый, такой смирный. Его лепет и агуканье звучали как музыка, а темно-карие глаза были точно как у его покойной матери.
Ларч служил лесником в поместье одного мелкого лорда, который жил на берегу реки в раскинувшемся на юго-востоке королевстве Монси. Возвращаясь домой после дня, проведенного в седле, Ларч почти ревниво забирал сына из рук няньки. Грязный, пропахший потом и лошадьми, он прижимал малыша к груди и, усевшись в старое кресло-качалку жены, закрывал глаза. Иногда он плакал — и слезы чертили светлые дорожки на его запыленном лице, но всегда безмолвно, чтобы не пропустить ни единого звука из тех, что издавал младенец. А тот наблюдал за ним, и его взгляд успокаивал. Нянька же все твердила, мол, как необычно, что у такого малютки уже такой сфокусированный взгляд.
— Не к добру это, — говорила она, — когда у ребенка глаза странные.
Но Ларч не находил в себе сил тревожиться. К тому же нянька и так волновалась за двоих. Каждое утро она осматривала глаза малыша — это было негласным обычаем всех родителей в семи королевствах — и каждое утро вздыхала с облегчением, убедившись, что ничего не изменилось. Ведь если ребенок засыпал с глазами одного цвета, а просыпался с разными, значит, он был Одарен. А в Монси, как в большинстве из семи королевств, Одаренные дети сразу же объявлялись собственностью короля. Редко когда семьям удавалось увидеться с ними вновь.
Прошел год со дня рождения сына Ларча, и с его карими глазами ничего не случилось, но нянька все не бросала своего бормотания. Она, мол, слышала, что у некоторых Одаренных цвет глаз меняется позже, чем через год, и вообще, с Даром или без него, Иммикер был необычным ребенком. Только год как появился на свет — и уже мог сказать, как его зовут. К пятнадцати месяцам малыш начал говорить простыми фразами. Где-то между годом и полутора годами потерялась по-детски неуверенная речь. Вначале, еще только нанявшись к Ларчу, нянька надеялась, что ее забота поможет ей заполучить мужа и крепкого, здорового сына. Но теперь ее пугал этот малыш, который сосал ее грудь и при этом разговаривал, словно маленький взрослый, да еще каждый раз, как его нужно было перепеленать, сам связно объявлял об этом. В конце концов, она отказалась служить у них.
Ларч был рад, что эта вечно мрачная женщина ушла из их жизни. Он соорудил переноску, чтобы сын висел у него на груди, пока он работает. Отказывался выезжать в лес в холодные, дождливые дни, перестал пускаться в галоп. Он меньше работал и то и дело прерывался, чтобы покормить Иммикера, дать ему поспать, сменить пеленки. Малыш все время что-то щебетал: спрашивал названия растений и зверей, сочинял бессмысленные стишки, к которым Ларч прислушивался изо всех сил — они всегда так его смешили.
— В небе летать и на дереве жить — нравится птичкам птичками быть, — рассеянно напевал мальчик, постукивая ладошкой по руке отца. Потом, через минуту, позвал: — Отец?
— Что, сынок?
— Тебе нравится делать то, что мне приятно, потому что у тебя в голове — мои слова.
Ларч был совершенно счастлив. Он уже позабыл, почему смерть жены так его опечалила. Теперь ему было ясно, что так даже намного лучше — они с малышом одни в целом свете. Он начал избегать жителей поместья — их скучные разговоры утомляли, к тому же он не понимал, чем они заслужили честь разделять с ним удовольствие от общества его сына.
Однажды утром, когда Иммикеру было три года, Ларч, открыв глаза, обнаружил, что сын лежит рядом и пристально смотрит на него. Правый глаз мальчика стал серым, левый — красным. Охваченный горем и ужасом, Ларч вскочил.
— Они тебя заберут, — сказал он сыну. — Отберут у меня.
Иммикер спокойно опустил и поднял ресницы:
— Не отберут, потому что ты придумаешь, как их остановить.
Скрывать Одаренного означало красть у короны, наказанием были тюрьма и штрафы, которые Ларчу ни за что бы не уплатить, но все же его охватило чувство, что он должен сделать, как велит сын.
Придется ехать на восток, в скалистые пограничные горы, где почти никто не живет, и искать пятачок камня или кустарника, способный послужить убежищем. Ведь Ларч — лесничий, а значит, умеет выслеживать дичь, охотиться, разжигать огонь — он сможет спрятать Иммикера так, чтобы его никто не нашел.
Во время побега Иммикер был на удивление спокоен. Он знал, кто такие Одаренные. Ларч подумал, что, наверное, ему рассказала нянька — или, может, он сам объяснил ему, а теперь позабыл об этом. С памятью у Ларча становилось все хуже и хуже. Он буквально чувствовал, как в голове запираются двери, скрывающие темные комнаты, в которые ему больше не было ходу. Ларч решил, что это все возраст — ведь они с женой были уже немолоды, когда у них родился сын.
— Иногда мне кажется, что твой Дар как-то связан с речью, — признался однажды Ларч, когда они скакали по холмам на восток, оставив позади реку и свой прежний дом.
