Музыкальный салон губернаторского особняка в Порт-Маоне — высокий, большой восьмиугольный зал с колоннами, заполняли торжественные звуки первой части квартета Локателли до мажор. Музыканты-итальянцы, прижатые к дальней стене тесно составленными рядами небольших полукруглых позолоченных кресел, пылко играли, поднимаясь к предпоследнему крещендо, за которым после продолжительной паузы следовал мощный, освобождающий финальный аккорд. Часть публики внимала крещендо с достойной исполнения напряженностью. Двое таких слушателей сидели в третьем ряду слева, и так уж получилось, что они оказались рядом. Мощная фигура сидевшего слева мужчины лет двадцати-тридцати, облаченного в парадный мундир лейтенанта британского военно-морского флота: синий мундир с белыми лацканами, белый жилет, панталоны и чулки, заполнила кресло так, что тут и там виднелись только полоски позолоты. В петлице висела серебряная медаль участника сражения на Ниле, а рука в безупречно белой манжете с золотой запонкой отбивала такт. Ярко-голубые глаза на лице, которое можно было бы назвать «кровь с молоком», не будь оно таким загорелым, не отрывались от смычка в руках первой скрипки. Но вот наступила кульминация, за ней пауза и финал. С последним аккордом кулак моряка с силой опустился на колено. Офицер откинулся на спинку кресла, закрыв её целиком, счастливо вздохнул и с улыбкой повернулся к соседу. Из уст его было готово вырваться: «Великолепное исполнение, сэр, я считаю!», — но слова застряли в горле, когда он наткнулся на холодный и несомненно враждебный взгляд и услышал шепот: «Если вам уж так неймется отбивать такт, сэр, умоляю, делайте это хотя бы вовремя, а не с опережением на полтакта».
Выражение лица Джека Обри сменилось с дружелюбной готовности к общению на несколько недоумённую враждебность. Он действительно отбивал такт, и мало того, что отбивал точно, само замечание было неуместным. Он побагровел, уставился на минуту в бесцветные глаза соседа и произнёс: «Я полагаю…», но тут его прервали вступительные аккорды зазвучавшей в медленном темпе музыки.
Задумчивая виолончель пропела две собственные фразы, а затем затеяла диалог с альтом. Но Джек уже не был полностью захвачен музыкой, часть его внимания поневоле занял сосед. Брошенный украдкой взгляд показал, что это невысокий темноволосый человечек с бледным лицом в изношенном чёрном сюртуке — типичный штатский. Ничем не примечательная внешность и как будто сделанный из проволоки парик с сединой безо всяких следов пудры не позволял определить возраст: Ему могло быть сколько угодно: от двадцати до шестидесяти. «Пожалуй, он мой ровесник», — подумал Джек: «Больной сукин сын, строит тут из себя!» Сделав выводы, он снова полностью обратился к музыке. Проникаясь ее гармонией, Джек следил за поворотами мелодии и очаровательными арабесками до завершающего логичного аккорда. До конца части он больше не вспоминал о своём соседе, а впоследствии избегал смотреть в его сторону.
Звуки менуэта заставили молодого офицера непроизвольно кивать головой, а когда он поймал себя на том, что рука готова взмыть в воздух, то сунул ее под колено. Менуэт был оригинален и приятен, не более того, но за ним последовала удивительно сложная и почти жёсткая последняя часть, которая, казалось, вот-вот откроет что-то очень важное. Музыка стихла до шёпота одинокой скрипки, и постоянный гул, не стихавший всё это время в задних рядах, грозил её заглушить. Какой-то военный разразился сдавленным смешком, и Джек сердито оглянулся. Затем скрипке стали вторить остальные участники квартета, и музыкальный сюжет вернулся к своему началу. Было необходимо вновь попасть в струю, поэтому, когда зазвучала виолончель с её предсказуемо-неизбежным «пам, пам-пам-пам, паам», Джек уткнулся подбородком в грудь и промычал в унисон: «пам, пам-пам-пам, паам». Но тут же получил локтем в рёбра и услышал, как в ухо ему шикнули. Вдобавок он обнаружил, что его взметнувшаяся рука вновь отбивает такт. Опустив её, Джек стиснул челюсти и уставился себе под ноги, до тех пор, пока не стихла музыка.
Джек сполна оценил величественный финал, признав, что тот далеко превзошел незатейливое развитие темы, которого он ожидал, но уже не получил от этого никакого удовольствия. Под аплодисменты и общий шум сосед, в свою очередь, смотрел на него не столько с вызовом, сколько с искренним неодобрением. Они не разговаривали и сидели, неприязненно ощущая присутствие друг друга, пока миссис Харт, жена коменданта, исполняла на арфе продолжительную и технически весьма сложную пьесу. Джек Обри посмотрел в высокие, изящные окна, окутанные вечерней темнотой. На зюйд-зюйд-осте огненной точкой в небе Менорки восходил Сатурн. Лёгкий толчок был так резок, что больше походил на удар, да еще намеренный. Ни его собственный темперамент, ни кодекс офицерской чести не позволяли терпеть публичное оскорбление, а какое оскорбление может быть сильнее, чем удар?
