— Постарайтесь расслабиться, ни о чем не думать. Затем сосредоточьтесь и расскажите о том, что придет вам в голову. Все просто, правда?
— Все просто, — доброволец улыбнулся. Микрофон доносил его ровное дыхание. В боксе он был один, Ким сидел за перегородкой, в аппаратной. Обычная практика нейрофизиологического эксперимента. Иначе вместо искомого нового кандела запросто получишь что-нибудь вроде: «А ученый-то, что ли, кореец?» или: «Чем он там шуршит?»
Корейцем был не он, а его прадед. Вообще-то Кима звали Александром, но коллеги вспоминали об этом редко. При такой короткой фамилии зачем человеку имя?
— Готовы?
— Да.
— Начали.
Три. Два. Один. Есть! Один. Два. Пульс растет…
— Ветер. И бубен. — Донор откашлялся.
— Подробнее, пожалуйста.
— Ну… Пасмурный день. Небо серое, темное, как бы дождь вот-вот пойдет. Ветер дует, и бубенчики.
— Ветер холодный?
— Н-нет. Не знаю. Воет, гудит. И эта… кожа на бубне тоже гудит.
— Как выглядит бубен?
— Круглый, звякает чем-то. Вы говорили — ассоциации отсекать.
— Да, конечно. А что насчет эмоций? Вам приятен, неприятен этот образ? Что-то пугающее или, наоборот, радостное?
Человек в боксе задумался.
— Да вы знаете, и то, и то. Вроде я жду чего-то. Мне так кажется.
— Вы можете сказать, с чем связано воспоминание?
— Нет. Бубен какой-то… Не знаю. Может, из фильма. Я эти бубны в реале вообще не видел никогда, не увлекаюсь всеми этими вещами.
— Очень хорошо, спасибо. Эксперимент завершен, сейчас подойдет ассистент и вам поможет.
В прошлом веке было модно называть нейроны человеческого мозга «ячейками памяти», по аналогии с памятью компьютерной. Этот миф продержался долго. Лишь к концу века стало ясно, что дело не в одних нейронах, а в связях между ними.
Информация — образ, слово, запах, звук — отражается в мозгу как сигнал, переданный по цепочке нейронов. Новая информация — новая цепочка. Это все знали. А на рубеже тысячелетий Нобелевскую премию по физиологии и медицине получил худой старик в допотопных огромных очках, австриец по происхождению, чьи родители некогда бежали от нацистов в Америку. Он показал, что память из кратковременной превращается в долговременную, когда связи между нейронами изменяют структуру. В одной отдельно взятой цепочке раз и навсегда снижается сопротивление, сигнал легко пробегает от первого нейрона к последующим — как выражаются литераторы, вспыхивает воспоминание.
Серая сеть нейронов — всего лишь канва для вышивки. Или, если кому больше нравятся технические аналогии, печатная плата, на которой чертят блестящие дорожки впечатление, опыт и память. Сотни, тысячи клеток, соединенных повышенной проводимостью, — буква «А», или пение зяблика, или чье-то лицо.
О расшифровке этого механизма, об установлении соответствия между образом и цепочкой нейронов мечтали давно. Нанотехнологии сделали это возможным. Псевдоциты, клетки-роботы, можно ввести непосредственно под паутинную оболочку, инъекцией в висок или затылок. Дальше они разберутся сами: выделят одну цепочку среди миллионов, включат ее, вызвав экспериментальное воспоминание. А если будет надо, то и проложат новую цепочку, понизив сопротивление в нужных местах.
Мысли на расстоянии, оказалось, передаются микрохирургическим путем. Если известна конфигурация одной цепочки в мозгу индивида, почему бы не создать такую же последовательность в мозгу другого? Подарить ему чужое воспоминание — и тут же спросить: «О чем вам думается, уважаемый?».
Международный проект HBC («Human Brain Code») работал восемь лет, с 2035-го, и до завершения было далеко. Опыт всех предыдущих восхитительных головоломок человечества, от Шампольона с его Розеттским камнем до расшифровки генетического кода — мог пригодиться здесь в очень малой степени.
То, что заданная последовательность нейронов всегда означает нечто определенное, обнадеживало. Такую цепочку стали называть «кандел», по имени нобелевского лауреата — вместо скомпрометированного шарлатанами «энграмма». Созвучие с единицей силы света никого не смущало, многим даже нравилось, а студенты в кофейнях распевали песенки о «мозге силой в три свечи».
Но проблема в том, что всякая мысль порождает лавину других, иначе она не может существовать. Чтобы воспринять вновь увиденное, его надо сравнить с тем, что видел раньше, подобрать название и объяснение. Чтобы вспомнить, нужны ассоциации. В этом узелковом письме есть отдельные слова и в то же время нет отдельных слов, и, следовательно, значение кандела можно установить только статистически.
Считываешь цепочку у донора, воспроизводишь ее у реципиентов. И если одному вспомнятся корабельные снасти, другому — санки в детстве и как бечевка врезалась в ладонь, а третья расскажет о плетеных кашпо, можно с некоторой вероятностью предположить, что данный кандел — веревка, вервие простое… Работа, как любил повторять начальник Кима, дураков любит. Иногда на одно «слово» требовались сотни добровольцев, прививающих себе кусочки чужой памяти.
Операция, испытанная на животных и в клинике, считалась практически безопасной — псевдоциты, сделав свое дело, распадались на жирные кислоты, которые уходили с кровотоком. Другое дело, что малоприятно может быть подцепить чужое воспоминание, мало ли гадостей в голове у честного налогоплательщика! Но, во-первых, экспериментаторы старались избегать канделов, очень уж туго завязанных на эмоции, а все доноры были кристальнейшими людьми — без пятен в биографии, без каких-либо особенных несчастий в прошлом, со средним IQ. А во-вторых, пардон, не задаром же! Половина бюджета проекта шла на вознаграждения для волонтеров.
