Осатанелый взгляд, злобный оскал, с языка брызжут проклятия, с губ – пена. Преступник в бешенстве, а в руке у него нож. Он крайне опасен, и церемониться с ним никак нельзя, но и на поражение стрелять не стоит. Можно прострелить ему ногу… Но нет, рука с пистолетом поднимается на уровень груди, палец выжимает слабину на спусковом крючке. Выстрел, и преступник валится на спину, размахивая руками. Он должен упасть на пол, но почему-то проваливается в пропасть, на дне которой дышит огнем вулканическая лава, и, падая, продолжает изрыгать проклятия…
Хотелось бы посмотреть, как эта сволочь сгорает в адовом огне, но пропасть вдруг исчезает и вместо нее появляется темный потолок и люстра под ним. Электронный циферблат будильника высвечивает цифры – половина четвертого утра. Ну, так иначе и быть не может…
Жора Шухов снился далеко не каждую ночь, но всегда в одно и то же время. Может, их там, в аду, в половине четвертого утра поднимают с терновых постелей и бросают вариться в котел со смолой до самого отбоя? Если так, то это самое страшное время для него, потому и снится он своему палачу.
Севастьян Юрьевич Глушков давно уже привык к этим ночным кошмарам. Отмотай время на полтора года назад и дай ему в руки пистолет, он без всяких сомнений снова нажмет на спусковой крючок. Такая мразь, как Шухов, не должна топтать землю…
Нисколько не жаль этого подонка, и пусть он себе горит в аду, но сон, увы, не возвращается. Кошмар не страшный, но покоя нет. Всякие мысли в голову лезут, и, если не принять успокоительное, можно промучиться без сна до самого утра. Антидепрессант под рукой, на тумбочке, в жестяной банке. В комнате прохладно, как раз то, что нужно для пива…
А утром еще одна баночка пива. Вместо чая. Яичница, бутерброд с мягким сыром и пиво. Не самое лучшее начало дня, но что делать, если душа просит?
Еще одна баночка ждет своего часа в холодильнике. Но сначала нужно убрать со стола, вымыть сковороду, навести в кухне порядок. И кровать заправить надо, и спальню проветрить…
Севастьян Глушков жил один, за домом, кроме него, следить некому, и если он опустит руки, то быстро превратится в свинью, живущую в хлеву. Нет у него смысла в этой жизни, но и опускаться он не собирается. Зарядка, водные процедуры, завтрак, приборка. Самоконтроль выставил удовлетворительную оценку, и это можно расценить как успех, который неплохо было бы закрепить еще одной баночкой пива. Но это все, больше в холодильнике ничего нет. Это все потому, что Севастьян знал меру…
Он уже выходил из своего маленького домика, когда в кармане пиджака завибрировал телефон.
– Глушков? – строго и недовольно спросил начальственный голос.
– Так точно, – безрадостно отозвался Севастьян.
– Как состояние?
– В норме.
– Ну-ну… Давай в больницу, Глушков. Пациента с криминалом привезли. Разберешься, доложишь.
Начальник городского следственного отдела совсем молодой, тридцать три года ему, а он уже подполковник юстиции. Севастьяну сорок два года скоро будет, а он все еще майор. И старший следователь.
И ведь не скажешь, что подполковник Турыгин возглавляет отдел незаслуженно. Хоть и молодой он, да ранний. И работу свою знает, и заслуги есть, и руководитель неплохой. Одним словом, человек на своем месте. Но так ведь и Севастьян всегда был на хорошем счету, и вторая звезда на погоны ему тоже светила. Но он сам все испортил. Написал рапорт и перевелся из столицы в небольшой подмосковный городок, где родился и вырос. Перегорело у него внутри, поэтому нет никакого желания рвать жилы ради карьеры. Да и пристрастие к алкоголю не удается сохранять в тайне, потому и не стать ему начальником следственного отдела или хотя бы его заместителем. Хотя и с должности старшего следователя вряд ли его попросят, работать он умеет и от службы не отлынивает. Да, постоянно ходит «под мухой», но ведь это не мешает ему исполнять свои обязанности. И перегаром от него не тянет, а за руль он подшофе не садится, хотя может управлять машиной в любом состоянии.
К тому же с начальством Севастьян старался не пререкаться. И сейчас Турыгину ничего не сказал, хотя криминальными травмами должны были заниматься полицейские следователи, а не прокурорские.
Ничего не сказал он своему начальнику и правильно сделал, потому что в больницу с тяжелой черепно-мозговой травмой попала девушка-подросток, а происшествия подобного рода с несовершеннолетними – это их подследственность. Турыгин детали не раскрывал, но Севастьян узнал обо всем на месте.
– Совсем еще девчонка, лет пятнадцать, не больше, – вздыхала пожилая медсестра из приемного отделения. – А уже… – Она не договорила и с сожалением махнула рукой.
– Что уже?
– На выезде из Шировки ее нашли, там, где дальнобойщики ночуют.
– И что?
– Ну, а что она там ночью делала?.. И документов при ней никаких!..
Поселок Шировка располагался на московской трассе, в трех километрах от их города и в пятнадцати километрах от Москвы. Стоянка дальнобойщиков там со всем отсюда вытекающим – рэкет, проститутки. Разбойников с больших дорог уже давно не видать, но торговля женским телом процветает. Рядом со стоянкой точка, где сутенеры товар свой выставляют. И дальнобойщики девочку могут снять, и просто водители проезжающих мимо машин. Борьба, конечно, идет, но с переменным успехом.
