Джозеф Конрад
КАРАИН: ВОСПОМИНАНИЕ
I
Мы знали его в те дни, когда, подверженные различным опасностям, довольны были уже тем, что держим в руках и жизни свои, и имущество. Никто из нас, насколько мне известно, не владеет ныне имуществом, и многие, я слышал, по небрежению лишились и жизни; но я уверен, что малочисленным уцелевшим хватает зоркости разглядеть на полосах газет с их туманящей взор респектабельностью сообщения о вспыхивающих там и сям волнениях среди коренных жителей Малайского архипелага. Меж строк этих скупых абзацев сияет солнце - солнце и ослепительная морская гладь. Чужеземное имя или название растревоживает память; напечатанные буквы рождают в дымном воздухе нынешнего дня чуть ощутимый аромат, проникающий и тонкий, словно навеянный береговым бризом сквозь звездную тьму минувших ночей; вот сигнальный костер шлет алмазный луч с вершины крутого мрачного утеса; вот могучие деревья, точно высланные великими лесами в дозор, недвижно вглядываются в просторы уснувшего океана; вот белая гряда прибоя с грохотом рушится на пустой берег; вот мелководье вспенивается вокруг рифа; вот островки зеленеют посреди полуденного покоя гладко отполированных вод как горсть изумрудов, брошенная на стальное блюдо.
Возникают и лица - лица смуглые, свирепые, улыбающиеся; открытые, отважные лица мужчин, не носящих обуви, хорошо вооруженных, нешумных. Узкие палубы нашей шхуны заполняла порой эта пестрая варварская толпа с многоцветьем клетчатых саронгов, красных тюрбанов, белых курток, богатого шитья; с блеском ножен, золотых колец, амулетов, браслетов, наконечников копий, драгоценных каменьев на рукоятках оружия. В осанке этих людей видна независимость, в глазах - решимость, в повадках - сдержанность; нам и теперь слышатся их мягкие голоса, повествующие о битвах, путешествиях и опасностях; их спокойная похвальба, их беззлобные шутки; порой негромкие учтивые речи о нашей щедрости, об их отваге; порой верноподданническая хвала доблестям их правителя. Мы вспоминаем лица, глаза, голоса; мы вновь видим блеск шелка и металла; мы ощущаем шелестящее колыханье толпы - яркой, праздничной и воинственной; мы будто чувствуем прикосновения дружеских смуглых ладоней, что после короткого пожатия вновь ложатся на чеканные оружейные рукояти. Это были люди Караина его верная свита. Его слова мигом претворялись в их движения; в его глазах они читали свои собственные мысли; он небрежно изрекал повеления, означающие чью-то жизнь, чью-то смерть, и они принимали их смиренно как даяние судьбы. Все они были люди свободные, но, обращаясь к нему, называли себя "твой раб". Когда он шел сквозь толпу, голоса умолкали и молчание окружало его подвижной броней; шлейф почтительных шепотков тянулся за ним. Его они называли своим военачальником. Он был правителем трех селений на узком участке побережья, владыкой ничтожной полоски завоеванной земли, изогнутой, как едва народившийся месяц, надежно упрятанной между горами и морем.
Стоя на палубе нашей шхуны, бросившей якорь посреди залива, он очертил свои владения театральным движением руки вдоль зазубренной кромки гор; мощный взмах, казалось, расширил эти владения, внезапно превратив их в нечто столь необъятное и неопределенное, что на миг показалось, будто ограничивает их одно небо. И вправду, глядя на этот берег, укрытый от остального моря в глубине залива, отделенный от остальной суши обрывистыми кручами гор, трудно было вообразить что-либо по соседству. Тихая, замкнутая в себе и неведомая миру, здесь украдкой шла жизнь, уединенностью своей тревожившая чужестранца, жизнь, непостижимым образом лишенная всего, что способно возбудить мысль, тронуть сердце, напомнить о таящей угрозу череде дней. Это была, казалось нам, земля без воспоминаний, сожалений, надежд - земля, где с наступлением ночи все умирало, где не существовало ни " вчера", ни "завтра", где каждый новый рассвет был подобен ослепительному акту творения.
Караин обвел этот край круговым жестом: "Мое!" Он ударил по палубе длинным посохом; золотой набалдашник вспыхнул, как падающая звезда; из всех толпившихся вокруг малайцев лишь один не последовал взором за властным движением руки - молчаливый старик в богато изукрашенной шитьем черной куртке, стоявший почти вплотную к повелителю у него за спиной. Он даже не поднял глаз. Он горбился, склонив голову, позади владыки и, не двигаясь, держал на плече рукояткой вверх длинный меч в серебряных ножнах. Он исполнял службу, не питая любопытства, и выглядел утомленным, но не годами, а владением некой тяжкой тайной бытия. Караин, массивный и гордый, стоял в величественной позе и дышал неспешно. Мы, приплывшие сюда впервые, с любопытством оглядывались по сторонам.
Шхуна словно повисла в бездне, полной ослепительного света. Круг воды отражал светозарное небо, и окаймлявшие залив берега образовывали кольцо плотной суши, плывущее в единой прозрачной пустой синеве. Горы, лиловые и бесплодные, массивно высились на фоне неба; их вершины, казалось, таяли в ярком воздухе, дрожавшем, словно от восходящего пара; крутизну их склонов тут и там прочерчивали узкие зеленые ущелья; у их подножья виднелись рисовые поля, банановые рощицы, участки желтого песка. Оброненной ниткой вился горный ручей. Селения, осененные купами плодовых деревьев, были легко различимы; стройные пальмы соприкасались клонящимися кронами над невысокими постройками; крыши из высушенных пальмовых листьев светились вдалеке, точно золотые, под сумрачной колоннадой древесных стволов; фигуры людей выступали, прятались в тень; дымы очагов поднимались столбами над зарослями цветущего кустарника; бамбуковые изгороди поблескивали на солнце, уходя ломаными линиями в глубину полей. Внезапный крик на берегу, жалобно зазвучав издали, резко оборвался, словно задохнувшись в низвергающемся потоке лучей; порыв бриза омрачил гладкую воду беглой полосой ряби, тронул нам лица и был забыт. Полная неподвижность. Солнце изливало свой жар в лишенное теней вместилище красок и тишины.
