Канзас

ПеревелВладимир Козлов

Stephen Dobyns

Kansas

«The Best American Stories 1999 (Selected from U. S. and Canadian Magazines by Amy Tan with Katrina Kenison)», Houghton Mifflin Co., Boston, New York, 1999.

Парню, который пытался поймать машину на захолустной дороге в Канзасе, было девятнадцать. Перед этим его подвез на «форде» фермер, потом свернувший в другую сторону, на север. Парень ждал уже три часа. Был июль, и ни одного облака на небе. До самого горизонта тянулись ровные пшеничные поля. У парня было две сливы, и он их съел. Мимо проехал голубой «плимут–купе», в нем сидели мужчина и женщина. Они смеялись. У нее были светлые распущенные волосы, которые развевались на ветру. Они даже не заметили, что кто‑то стоит на обочине. Парню казалось, что пряди светлых волос женщины махали ему. Через полчаса его подобрал фермер в запыленном «форде–пикапе». Парень забрался на переднее сиденье. Фермер тронулся, даже не взглянув на него. Рядом с ним на сиденье лежал револьвер сорок пятого калибра. Когда парень заметил револьвер, словно электрический разряд прошел по его телу. Револьвер был старый, с пятнами ржавчины на стволе. Ручка была обмотана черной изолентой.

— Ты видел мужчину и женщину в «плимуте–купе»? — спросил фермер. Он произнес «куп–пе».

Парень сказал, что видел.

— Давно?

— Полчаса назад.

У фермера были голубые глаза и щетина на подбородке. Может быть, ему было не больше сорока, но парню он казался стариком. Кожа его была смуглой от загара. Фермер нажал на газ, и мотор взревел. Они ехали по грунтовой дороге, и парню пришлось схватиться за приборную доску, чтобы не упасть с сиденья. Было жарко, и стекла в обеих дверях были опущены. Парень чувствовал, что в глазах и на языке у него песок. Он время от времени поглядывал на револьвер.

— Они ваши друзья? — спросил он.

Фермер не повернул головы.

— Это моя жена. Я пущу пулю ей в голову.

Он потрогал револьвер, чтобы убедиться, что тот на месте.

— И ему тоже.

Парень ничего не сказал. Он ехал из Оклахомы в летнюю школу. Он был средним сыном в семье и единственный из них жил отдельно. Он проучился год в университете штата Оклахома, а сейчас, летом, учился в Лоренсе[1] Но существовали и другие города, гораздо дальше. Он играл на пианино и хотел попасть в те, дальние города.

— Что они сделали? — спросил, наконец, парень.

— А как ты думаешь? — ответил фермер.

Машина шла километров восемьдесят в час. Парень боялся, что они вот–вот увидят впереди пыльное облако, которое оставляет за собой «плимут», но перед ними была только пустая прямая дорога. Потом он начал бояться, что «плимут» остановится где‑нибудь на обочине. Он потрогал языком верхнюю губу, и она была такой же сухой, как и язык. Когда он садился в пикап, жизнь его имела четкое направление. Он собирался в конце лета поехать в Нью–Йорк. Он надеялся играть на пианино в Карнеги–Холле. А сейчас фермер со своим револьвером словно встал на пути у его планов, как стена, перелезть которую парень боялся.

— И вы обязательно хотите их убить? — спросил парень. Он не хотел разговаривать, но и молча сидеть не мог.

На шее у фермера, сбоку, был нарыв, и он его все время трогал двумя пальцами.

— Когда ты имеешь дело со злом, что ты должен сделать? — спросил он.

Парень хотел ответить «Не знаю» или сказать, что позвонит в полицию, но фермер бы не стерпел таких ответов. И еще парень хотел сказать, что он бы простил зло, но и такого ответа он испугался. Он боялся разозлить фермера и поэтому только пожал плечами.

— Зло нужно давить, — сказал фермер. — Вот что нужно делать — нужно его давить.

Парень смотрел прямо перед собой, искал глазами облако пыли и надеялся его не увидеть. Казалось, что перед ними клубится горячий воздух. Парень так боялся увидеть это облачко пыли, что ему казалось, что он его уже видит. Маленькое облако, которое все приближается. Пикап ехал прямо посередине дороги. Других машин не было. Но парень был уверен, что если бы и были, фермер не уступил бы дорогу. По обеим сторонам дороги пшеница была покрыта слоем пыли, и от этого цвет ее был красноватым, как цвет засохшей крови.

— А как насчет полиции? — спросил парень.

— Это моя жена, — ответил фермер. — Это моя проблема.

Парень так никогда и не увидел облачко пыли. Они доехали до Лоренса, и он выпрыгнул из машины как можно быстрее. Его рубашка прилипла к спине, и он вытирал ладони о брюки. Парень поблагодарил фермера, но тот даже не глянул на него, продолжая смотреть прямо перед собой.

— Не говори полиции, — сказал фермер. Его рука лежала на рукоятке револьвера.

— Не буду, — ответил парень. — Обещаю, — и захлопнул покрытую пылью дверцу пикапа.

Он не пошел в полицию. Он вообще несколько дней никому не рассказывал про случай на дороге. Дважды в день он просматривал газеты в поисках сообщения об убийстве, но ничего не находил. Решимость фермера напугала его больше, чем пистолет. Он был твердым, как каменная глыба, и в сравнении с ним парень ощущал себя мягким, как кусок белого хлеба. Он так никогда и не узнал, что произошло. Возможно, ничего.

Лето двигалось к концу. Парень поехал в Нью–Йорк. Он так никогда и не поиграл в Карени–холле. Для этого он играл на пианино недостаточно хорошо. Война началась и закончилась. Из парня он превратился в женатого мужчину с двумя сыновьями. С семьей переехал в Мичиган. Сначала он был учителем, потом священником. Его родители умерли. Он рассказал про фермера в пикапе своим сыновьям. «Как ты думаешь, что было дальше?» — спросили они. Никто не знал. Может быть, фермер догнал их, а может быть, и нет. Сыновья уехали учиться в колледж и начали собственную жизнь, а они с женой переехали в Нью–Гемпшир. Состарились. С того летнего дня в Канзасе прошло шестьдесят лет. У него началась смертельная болезнь. Он больше не выходил из дома и не вставал с кровати. Жена делала ему уколы морфина. Он начал видеть сны даже наяву. Приходящая сиделка всегда была веселой и бодрой. «Сегодня чувствуете себя лучше?» — спрашивала она. Он пытался быть вежливым, но иллюзий уже не имел. Вместо одного укола в день ему стали делать два, потом три. Доктор сказал: «Давайте ему столько уколов, сколько необходимо». Жена начала было говорить о наркотической зависимости, но тут же замолчала.