1.
В саду мандарина Куонга царило шумное веселье, на это указывали громкие крики и мольбы о пощаде, перемежавшиеся хихиканьем от удовольствия.
Сегодня мандарин развлекался по-новому. Сквозь бамбук было видно, что колья стоят голыми, а ржавые железные кандалы висят на солнце пустыми. Цветы лотоса и орхидеи покачивались на ветру, открывая взору, что стойки, протянутые вдоль садовых дорожек, тоже пусты, так же, как и железные клумбы под виноградными лозами. Среди травы и цветов не было заметно ни хлыстов, ни клещей, ни ножей, ни зазубренных цепов.
Поэтому, учитывая крики и смех, мандарин Куонг нашел здесь, в Саду боли, какое-то новое развлечение.
В дальней беседке, охраняемой огромными деревьями, чьи ветви были согнуты так, чтобы мучительно извиваться, и скрытой змеевидными лианами с шипами алого цвета, стоял мандарин. Находились люди достаточно добрые, чтобы сравнить Куонга с божеством Буддой, и были времена, когда его маленькая толстая фигурка сохраняла величавую безмятежность.
Но в мгновения, подобные этому, Куонг преображался; его мясистое лицо искажалось маской демонического веселья; красные полные губы изгибались над черной бородой, а брови становились мечами над узкими щелочками горящих огнём глаз. Доминирующей страстью в мандарине было стремление к удовольствию, а само удовольствие он находил в боли.
Император стоял, глядя на две фигуры перед собой: связанного человека, прислонившегося к большому дереву, и фигуру в мантии, замершую шагах в десяти. Связанный человек издавал крики и мольбы; закутанный в мантию молчал. Он шевелился, но от этих движений не исходило звука, кроме гудящего шума. Человек в мантии держал в руках большой арбалет, а за спиной у него был колчан, ощетинившийся острыми стрелами. Он быстро и ловко снимал их одну за другой, заряжал в арбалет и, умело прицеливаясь, стрелял в связанную извивающуюся фигуру пленника.
У него была великолепная мишень, несмотря на мучительные движения и судорожные подергивания жертвы, он никогда не промахивался. Стрелы летели в живую цель: запястье, лодыжку, колено, пах. Со странной точностью он избегал стрелять в жизненно важные места, и его рука тщательно оценивала глубину, с которой каждая стрела проникнет в желтую плоть жертвы.
Но Куонг не замечал этой ловкости, а если и замечал, то не обращал на нее внимания. Его смеющиеся глаза были прикованы к жертве, наблюдая за попаданием каждой стрелы, за рывком тела, когда та вонзалась в него, и за тонкой струйкой крови, что сочилась из свежей раны. Наблюдателю могло бы показаться, что Куонг изучает боль своей жертвы с тем веселым и отстраненным удовольствием библиофила, который в сотый раз читает какой-то драгоценный том, предвкушая восторг, но вместе с тем ища неосязаемые нюансы наслаждения.
Его радостный смех оборвался, когда стрела попала в левый глаз связанного и пронзила мозг. Корчи прекратились, тело обмякло и повисло на веревках, удерживавших его от падения. Мандарин Куонг вздохнул, словно книгочей, закрывающий очередной том, и взмахом шафрановых рук отпустил арбалетчика. Тот поклонился, сделал несколько почтительных жестов и вышел из беседки, оставив хозяина одного.
После ухода этого человека Куонг на мгновение замер, и черты его лица странно изменились. Исчезли улыбка садиста и страстная напряженность, превращавшая его лицо в гримасу горгульи. Его раскосые глаза снова засияли безмятежностью, а губы растянулись в мягкой улыбке наслаждения. Он подошел к дереву, где висело связанное тело, и прошел мимо окровавленного существа, даже не взглянув на него. За деревом на тех же веревках, что поддерживали жертву, висели тонкие металлические трубы. Из рукава мантии мандарин вытащил тонкую палочку. Мягким, ласкающим движением он провел костяным набалдашником палки по металлу. Раздался звон - мягкий, струящийся, почти щебечущий ряд нот, в которых угадывалось что-то птичье. Звуки лились потоком, чистые и мягкие, когда мандарин выбирал ноты, внимательно прислуши-ваясь к гармоникам. С дерева, на котором повисло нечто жуткое, теперь доносилась музыка.
Мандарин снова отступил назад и замер в ожидании. И вдруг, пока последние отзвуки металлической мелодии все еще плыли по саду, воздух наполнился странным шелестящим звуком - сотни крошечных шорохов слились в одну жужжащую ноту. Тут со всех сторон послышался писк и пронзительный свист, отчего желтое лицо Куонга засияло добродушным удовольствием.
Внезапно воздух стал золотым. Тысячи желтых силуэтов кружились, затмевая солнце - движущиеся желтые точки, с горящими глазами, усыпанными драгоценными камнями. Они кружились и ныряли на фоне безмятежного неба, затем завертелись золотым облаком вокруг ствола дерева и его ужасной декорации.
И все же они приближались, кружась и пикируя вниз, пока дерево не покрылось желтым цветом всех его ветвей, и гроздья живого золота не поползли по коре и тому, что осело на нее. Сад наполнили крошечные птички, они наполнили его изящным стремительным полетом грациозных эльфийских роев, чирикавших журчащими сладостными трелями.
Мандарин наблюдал за золотым представлением, растекавшимся по стволу дерева, наблюдал за сияющим скоплением, которое двигалось по дереву в неистовстве жизни. Симфония этого движения так очаровала его, что минуты проходили незаметно.
