Гремел огнями и музыкой пышный бал случайного общества, собравшегося как-то раз вечерком в ресторане «Север».
Пили и ели. Пили и ели за деньги. Чокались, наливали и гремели – бесплатно. Бал!
Некоторые сидели за столиками уж очень это такие важные-важные. Другие сидели не менее важные и вдобавок – деловые. А третьи просто сидели, не зная, зачем они сюда пришли.
Порхали официанты. Летали, как птицы, – лысоватый Боря и быстроногие девушки, одна из которых – красавица: волос черный, глаз острый, в ушах длинные серьги, носила чуднo'е имя Маи?ра. О Маире речь пойдет ниже, настанет еще черед.
А публика-то, публичка! Какое разнообразие имен, речей, костюмов и причесок!
Один носит плешь, другой – тюбетейку, потому что приехал из Ташкента продавать на базаре огурцы.
Один одет в костюм за 150 рублей и имеет 150 кг весу, другой – тощ как игла, а костюм все равно хороший.
Одного зовут Арнольд, а другого – Ваня. Ваню запомните. О нем речь пойдет, и тоже ниже.
Конечно же! Конечно! Конечно, и оркестр тут. С опухшими лицами исполняет что-то такое, где-то как-то немножко волнительное в своей потасканной свежести[1].
– Ну, мы еще немножечко нальем? Верно? – говорит сосед соседке.
– Ты закусывай, закусывай, – убежденно убеждает она.
Эх, уж и ноченька будет, накушавшись шашлыков да цыпляток!
– Вы знаете, я так люблю! Я раз тут был на кухне, так Дорофеич «табака» готовит только сам. Сам! Дорофеич лично сам готовит «табака»!
– Конечно, сам готовит, три пятьдесят порция!
– Вы представляете, там такие раскаленные диски, между ними Дорофеич готовит «табака».
Ай да Дорофеич!
– Позвольте разрешить предложить вам потанцевать?
– Ну если вы так настаиваете..
И танцуют. Да, танцуют. Я сам видел. Дамы и граждане так это лихо выделывают, что – зависть. Да-да. Просто зависть берет неумеющего, глядя на их сложные па, прыжки, проходы, приседания.
Коленкой вперед, пяточкой назад. Молодцы!
И вот, находясь в подобной обстановке, уже упомянутый Ваня наконец-то понял, что пришла пора оставить заведение, ноги не держат. Он тогда взял да заснул.
Спит себе, положив лицо на кулаки. А перед сном все-таки рассчитался. Аккуратист.
Ну, Маира к нему и подходит. За плечо. Дескать – ступай, ступай! Нарезался. Хорош. Вали, вали, уступи место товарищу[2]!
За плечо. А Ваня тут глазоньки открыл, а потом зажмурился и белесыми ресничками – хлоп-хлоп-хлоп.
– Извиняюсь. Я тут эта… Я тут – ничего?
– Ничего-ничего, – успокаивает его деловая Маира, страдающая о монетках. – Ничего, а только всё – хватит.
А тут как назло музыканты ударили в инструменты и заиграли любимую Ванину песню «Не жалею, не зову, не плачу» на слова поэта С.Есенина.
Конечно же! Конечно! Заиграли! И в голосе певца слышалось такое рыдание, что казалось – он поет за деньги последний раз в жизни.
– Ну, музыку-то хоть можно послушать?
– Перебьешься. Не сорок первый[3]. Иди, отдыхай!
– Я ж и так отдыхаю.
– Нет. Все. Ступай.
И собирается Маира пальчиком манить швейцара дядю Ваню, чтобы тот своего тезку вышиб за дверь, а только тезка благоразумен.
– А я чего? Я – ничего, – говорит он и лезет в карман.
Спрашивается, зачем. А вот затем, что Ваня, все попутав, решил еще раз заплатить. Не разобравшись, что к чему, и по пьяненькой своей лихости не желая ничего помнить. Что, например, он причитающиеся пятнадцать пятьдесят[4] уже выложил и даже позволил не отдать себе полтинник сдачи.
– Сколько с меня? – задал вопрос Ваня.
Вот здесь интересно бы вам посмотреть на Маиру. Она так это глазками подведенными стрельнула вокруг, но колебалась недолго:
– Харчо ел, коньяк пил, салат «Столичный», тыр-мыр, тыр-пыр. Пятнадцать пятьдесят.
А Ваня, уже разворачивая мятые рубли, внезапно обнаружил ужасную недостачу. А именно: пятнадцать рублей наличествуют, а пятидесяти копеек нету.
Маира тогда сразу ушла. К другим столам – прибирать, носить. Сказала «пятнадцать пятьдесят» и ушла. Чего ей ждать? Смотреть, что ли, на Ванькины бумажки, пересыпанные выкрошившимся табаком?
Иван же похолодел. И поскольку в ресторанах, демобилизовавшись из армии, был новичок, то придумал ужасные вещи: как его сейчас, вполне возможно, будут бить, а потом сообщат на домостроительный комбинат, что их работник шарашится по кабакам и питается задарма.
«Господи Иисусе! Вот так влип!» – пронеслось в голове.
– Девушка, – слабым голосом позвал он. – Эй, девушка!
– Да… – Маира тут как тут.
– Не. Я. Вы не подумайте. Я – сейчас.
И Иван понес такую ужасную чепуху, что Маира была вынуждена отойти в сторону, чтоб ее подлости столь явно не бросались в глаза на фоне наивного Ивана.
А тот обратился к какому-то угрюмому человеку, который только что пришел и сел за Иванов столик, развернув газету. Не зная начала истории. Видя лишь одно ее неприятное продолжение.
– Скажите, они могут поверить, допустим, что я завтра принесу?
– Не знаю… – Угрюмый смотрел нехорошо. – Не знаю, не знаю. А вообще-то не рекомендуется ходить по подобным заведениям, не имея денег, – тихо научил он и опять взялся за газету.
От таких слов Ивану стало холодно. Он поднял голову, и уши его затопил каскад звуков, и зрение его помутилось от пестрого мельканья костюмов. Весь ресторан плясал казачкa'.
