История яхты «Паразит»

Следует думать, что лет 75 тому назад эта повесть не потребовала бы нашего предисловия.

Ее читали бы, ужасались и восторгались, проливая в нужных местах слезы и весело смеясь над тем, над чем, по убеждению автора, следовало бы смеяться.

Но думаем, что надежды автора на такой прием несколько преувеличены. Они вовсе не оправдаются, эти надежды, ибо…

Дело вот в чем (мы хотим признаться читателю начистоту): безнадежно и невозвратно прошли времена карамзинской «Бедной Лизы», но сама «Бедная Лиза» осталась. Память о ней хранят только профессора да студенты лит-вузов, знакомящиеся с этой девушкой по настоянию своих воспитателей. Мы не хотим сказать ничего плохого о «Бедной Лизе», но мы просто хотим оставить за собой право — остаться к ней равнодушными. Она не волнует нас, мы не можем разделять ее страданий и восторгов; это наше право, заработанное тем, что на своих собственных плечах мы тащим нашу замечательную эпоху, что мы сумели стать совершенно другими, чем читатели «Бедной Лизы».

Читателю все еще непонятно?

Объясним короче. И откровеннее.

«Яхта „Паразит“» вовсе не одна повесть. Это — сто повестей, а может быть, и больше.

Ее автор — не Эдлис Сергрэв (такого, кажется, нет и не было), но ряд блистательных европейских созвучий двух этих слов напоминает нам десяток писателей, которых читали, любили и чьи имена похожи на эту фамилию. Может быть, даже какой-нибудь «попутчик» или пролетарский писатель скрывается под этой звучной фамилией, так похожей на ласкающие слух имена Эмилио Сальгари или Луи Жаколио.

Больше того, нам кажется даже, что «История яхты» не повесть, а исследование о штампах, традициях и схемах в авантюрно-морском романе, исследование, из которого выброшены все публицистические ремарки и оставлены ловко пришедшиеся друг к другу цитаты, образовавшие повесть об «Истории яхты „Паразит“».

Теперь читателю несколько более понятна наша мысль. В самом деле, — в этом замечательном произведении имеется все, что может потребовать самая сложная интрига: похищения, переодевания, коммерческие авантюры, загадочное исчезновение необходимых персонажей и их загадочное появление, — все сложные аксессуары морской трагедии — от плащей и романсов, воспеваемых «корсарами» — до отборных первоклассных ругательств, которые и не мерещились пылкой фантазии Сальгари или Жаколио.

Песенкам героев «Яхты» мог позавидовать Стивенсон, кажущийся таким надуманным и неизобретательным со своим «Двенадцать человек на ящике мертвеца и бутылку рома». Но для создания «Истории яхты» автор не пользовался готовым материалом. Наоборот, преодоление этого материала положено было в основу повести, и каждая страница в такой же степени похожа на традиционный авантюрно-морской роман, как и совершенно отлична от него.

В самом деле, если путь развития от примитивного так называемого «плутовского романа» до изысканных сюжетных сплетений какого-нибудь современного Пьера Мак-Орлана потребовал едва ли не полутораста лет, чтобы вырваться, наконец, из штампа в произведениях Джозефа Конрада, то в наши дни этот путь сокращается в два десятка раз. У нас уже есть свои Луи Буссенары и Конан-Дойли — поставщики хорошо оплачиваемых сногсшибательных «приключенческих повестей» и «научно-фантастических романов».

Нужно прямо сказать, что этот жанр был вскормлен, главным образом, редакторами наших провинциальных газет. Хорошие ребята, честно любящие свое ремесло, они с величественным презрением давали приют на третьей или четвертой полосе «Тайнам провокатора», «Красным кладоискателям» и «Радио-сыщикам» в надежде поднять хиреющий тираж своих изданий.

Мы не против газетной беллетристики. Известно, что один из лучших романов Ч. Диккенса явился просто разработкой заказанных автору надписей к газетным картинкам.

Вся беда в том, что Диккенсу не у кого было списывать и он работал сам, изобретая новый сюжетный прием, разрабатывая фабулу, характеры и проч. Еще задолго до наших Веревкиных, традиционные приемы классической авантюрной литературы были предельно опошлены и затасканы безымянными авторами бесконечных выпусков «Ника Картера», «Гарибальди» и прочих произведений, «следующий выпуск» которых стоил «ровно 5 копеек».

У бульварных художников, лишенных собственного творческого дарования, широко распространен прием, известный под именем «панданчика»[1]. Они берут картину известного художника и рисуют к ней «панданчик», то есть совершают плагиат, изменяя несколько детали, ставя вместо дерева скамейку и наоборот. Простаки покупают такие картины, думая, что перед ними действительно художественное произведение. У нас вот этот способ «панданчика» развит в художественной литературе необычайно. Подобно зренбурговской «Любви Жанны Ней», которая представляет собой слепок с сентиментального бульварного французского романа, — с той лишь разницей, что здесь великосветский персонаж заменен не менее душещипательным, но более современным образом коммуниста, — наши Жюль Верны и Стивенсоны пытаются создать традицию советского приключенческого романа. Убожество выдумки сочетается там с плохим знанием русского языка и бездарным использованием трафарета. Эта литература не имеет права на существование. Лучший способ убить ее — это показать такой литературный продукт в препарированном виде, где материал идет слоями и где достаточно слегка раскрыть метод работы, чтобы сразу стала ясна смехотворная убогость приема.