Ситуация была отчаянно плохая и быстро ухудшалась. Всякий раз, когда мне казалось, что возможен выход, достаточно было бросить еще один взгляд и становилось очевидно — выхода нет.
Безнадежно.
Проиграла. Конец.
Цена за излишнюю самоуверенность, за не умение вовремя оглянуться и заставить себя подумать, за спесь. Смирись, Таис, это конец и тут уже ничего не поделаешь при всем желании.
— Что? — спросил Христофор, прикладывая ладонь к уху. Должно быть, я была слишком поглощена катастрофой и сказала что-то вслух. Так со мной иногда бывает. Отвлечешься на внутренние переживание — и сама не заметишь, как что-то вырвется совершенно случайно из твоего собственного рта.
В тусклом облаке рациометра, сплюснутого с двух сторон невидимыми полями чар, виднелись ряды карт. В первом ряду восьмерка пик, во втором — бубновый король, в третьем — восьмерка, но треф, червовая десятка, валет… Катастрофа была полной и безнадежной.
— Пасьянс, — вздохнула я, откидываясь на спинку стула. — Не сходится. Второй раз.
— Проблема, — согласился Христофор, взглянув на меня. У его глаз, обычно колючих, было свойство делаться теплыми, с хитрой серой блесткой. В этот раз он этим свойством не воспользовался, окатив меня таким выражением, что я невольно щелкнула клавишей, выключив пасьянс.
«Хорошо ему, — подумала я, просматривая список бесполезных документов и отчаянно скучая. — Ему и бутылка — собеседник, а каково это просиживать целыми днями за столом в попытке не тронуться умом от скуки!».
В документах ничего интересного не обнаружилось, да и не могло оно там быть, это самое интересное. Деловые письма, акты выполненных работ, заявки… Буквы выстраивались на экране как мелкие жучки, собравшиеся на парад и построившиеся ротными коробками. И эта монотонное однообразие шеренг, перемежающихся редкими абзацами и ненавистными мне с гимназии значками параграфов, нагоняли смертную скуку. Некоторое время я развлекалась тем, что открывала наугад какое-нибудь из писем архива и, ткнув наугад пальцем, читала случайную строчку.
«…прибывший на ремонт мастер, осмотрев зачарованную турецкую парную и ознакомившись с режимом ее эксплуатации, оскорбил присутствующих, используя нецензурные выражения, после чего усомнился в их способности понимать ромейский язык, и, уходя, пожелал…»
Что ж, хоть Кир мог развлечь себя, не прибегая к вину и картам. Я не стала читать письмо до конца, лишив себя возможности узнать в деталях пожелания юного чародея, в творческом характере которых сомневаться не приходилось. Но сегодня от скуки не спасали даже его остроты, полные жгучего яда, Кир с утра убыл по каким-то чародейским делам и до сих пор не показывался.
Глядеть в окно было не многим лучше. Точно улучив удобный момент, весна на улице демонстрировала, что ничем и никому не обязана, даже календарю — она затянула небо серой непроглядной марлей, залила мостовую свинцовыми неподвижными лужами, спрятала где-то солнце, оставив ему на замену какую-то желтую рыхлую бусину, совершенно не разгонявшую туч. По дороге беззвучно катились медлительные и спокойные, как равнодушные бегемоты, пассажирские трактусы, между ними изредка сновали спиритоциклы, похожие на быстрых деловых птиц, перелетающих с места на место. Люди казались чужими в этом сером царстве мокрого камня, как насекомые, заползшие по ошибке в большой холодный механизм, полный движущихся огромных деталей непонятного назначения. Они жались к стенам домов, кутаясь в мокрые воротники, замирали на остановках, куда-то брели… Ромейский климат всем хорош, но ранней весной и поздней осенью он положительно несносен.
Я уже совсем было увлеклась, представляя себе ласковую, полную солнца и свежей зелени, весну Тарсуса или Антиоха, когда одна из деталей этого огромного механизма вдруг внезапно изменила свой ход, остановившись около подъезда нашего здания. Просто одно движение, перемещение крохотной детали, совершенно незаметное в упорядоченном хаосе уличного движения. Или заметное лишь тому, кто отчаянно пялится в окно, с трудом сдерживаясь от зевоты.
— Кажется, клиент, — сказала я, помедлив.
— О, — сказал Христофор без всякого выражения.
— На собственном трактусе, похоже. Надпись мелкая. Кр… Крен… Кредитное Товарищество.
Христофор наконец оторвал голову от бумаг. После чтения деловой корреспонденции он как обычно выглядел уставшим, а лицо хранило выражение презрительного удивления. В этот раз быстро сменившееся непритворным ужасом.
— Если эти проклятые ростовщики думают, что смогут среди бела дня…
— Это не связано с нашей мебелью, — сказала я быстро. — Написано «Макелла-Склир-Исавр». Мне эта компания незнакома, но если она может позволить себе такой трактус…
— Полугрузовой «Орихалкум», — сказал Марк, выглядывая в окно из-за моего плеча. При всех своих габаритах ему ничего не стоило подобраться бесшумно, как большой кошке. Он источал запах кофе, свежего хлеба и брусничного джема, а проще говоря запах человека, который хорошо выспался, вкусно позавтракал и теперь мог позволить себе из праздного любопытства выглянуть в окно. — Большой агрегат. Чтоб поддерживать чары главного движителя по паре солидов только в день уходит, я думаю… Христо, а ведь и верно клиент. К нам идет!
