На землях, где над восприятием властвуют безумные наслоения безумных образов – к исцелению ведет лишь ответное безумие. Здесь это напутствие на каждой пылинке высечено. На каждом кирпичике и блоке каждого здания, в каждом взгляде, в каждом движении и в каждом вздохе. Было бы поспокойней, не будь у восприятия силы менять пространство. Но сила есть. Никуда не уходит, что ты о ней ни говори. Та самая извечная и мистическая сила, которую воспевают еще с тех времен, когда и песен-то не было
Проще всего отмахнуться: и времена те прошли, и вообще – дремучий и дикий бред это все. И ведь отмахиваемся. Посылаем силу ко всем чертям своего восприятия. Сила, впрочем, в столь сомнительное и гаденькое место не уходит. Сила остается и продолжает делать то, что делала во все времена – продолжает быть силой.
И первое, что противостоит безумию в ореоле обитания одурманенного собственной слепотой человека – это безумие силы.
Впрочем, сама по себе сила к безумию отношения не имеет. Безумие – это пробоина в твоем восприятии, в которую та самая сила неотрывно смотрит. Суть же этой пробоины в том, что это – единственное живое место, которое от тебя осталось. По крайней мере, если говорить о том моменте, когда сила сверлит взглядом твою спину, а ты, отвернувшись, самозабвенно выковыриваешь себе глаза нужным твоей ячейке восприятием.
Так и живем. Каждый в своей ячейке.
Жизнь в силе, сила в пробоине, пробоина в восприятии, восприятие в ячейке, ячейка в обществе, общество в яйце, яйцо в утке, утка в зайце. А заяц в ужасе от такого расклада. Заяц от него бежит и своими задними мыслями понимает, что такие странные внутренние процессы его все ж добьют и от еще большего страха прыгает уже и от этого осознания. Потому что осознание зайца говорит о том, что скоро зайца порвут изнутри и он сдохнет. Вот и прыгает себе заяц: от безумия этого осознания. От силы прыгает. От волка своего.
А ты сейчас – глубоко в зайце.
Безумному восприятию – безумные образы по рецепту. Исцеляйся, чтобы прогрызть зайца. Или надейся оказаться вместе с зайцем в волке. Есть и иные пути освобождения из метафизического зверя, но ты ими ходишь по умолчанию.
Ты – в зайце. Заяц – в твоем разуме. Разум – в перспективе обеденного меню волка. А что до волка, то он тут, между строчками.
Шаман – он и в Африке шаман. Но тут все зависит от того, откуда восприятие пляшет. Если от того, что шаман может быть ненастоящим шаманом и настоящим, то начинается умозаключительная ересь и поиск смыслов в таких сложных местах, где смыслы не водятся и вовсе.
Сразу же можно отсечь дорогу в дебри: настоящий шаман может быть только среди эвенков. Потому как «шаман» – это не кто-то, а эвенкийское слово. И иных разрешенных вопросов по этому поводу быть не может.
У эвенков – настоящий шаман. У бурят – настоящий боо. У алтайцев – настоящий кам.
Все же, что вне границ корней слова – настоящим и ненастоящим на основании каких-то ограничительных признаков называть опрометчиво. Особенно, если имеем дело со значением слова в широком, а не локально-географическом смысле.
Если есть необходимость в шамане – появляется то, что делает возможным становление шаманом. Появляется возможность – появляется человек, который этим самым шаманом становится. Как его при этом называть будут – дело десятое. А как он сам себя при этом назовет – иногда и вовсе не важно.
Необходимость в шамане складывается из всяческих личных необходимостей в шаманстве, обитающих в пространстве. От людей ли они берутся, не от людей ли. Есть личная необходимость – есть возможность ее разрешить. Есть множество личных необходимостей – есть возможность появления того, кто этими необходимостями живет.
Но для того, чтобы быть причастным к шаманству – шаманом становиться не обязательно. Шаман и шаманство друг от друга вполне отделяются. Человек и шаманство – это естественная потребность в работе с личной периодичной необходимостью в контакте с силой. Шаман и шаманство – это когда необходимость в контакте струится кровью по жилам, а пробоина в восприятии широка настолько, чтобы замещать собой восприятие целиком.
Кровь, впрочем, тоже вопрос деликатный, но разрешаемый. Есть традиция, есть безумие. Традиция – исцеляет. Безумие – позволяет исцелиться. Традиция – путь преемственности. Но аксиома любого пути преемственности подсказывает: что ни говори, а кто-то был достаточно безумным, чтобы оказаться первым. Безумие – эхо пути первого шамана. В условиях без четкой традиции, без утвержденного в пространстве шаманства и шаманов – есть потребность в дороге первого шамана и в безумии, которое способно утвердить и создать традицию.
Хорошие условия для возникновения шамана, шаманства и традиции шаманства – среди кочевников.
И города – сплошное кочевье. Безумная степь. Только кочует в нем не сколько тело, сколько восприятие. И задачи здесь другие. Но условия – подходящие.
Города и цивилизация – степь и пустыня. Восприятие – лошадь. Необходимость в шаманстве – юрта. Безумие – очаг юрты. Сила – вечное неизменное небо над всеми нами.
