Было сыро и холодно, смог висел в воздухе и резал глаза даже в помещении. День был совсем не апрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей с грустью признал, что в Лос-Анджелесе погода может угнетать ничуть не меньше, чем в любой другой точке земного шара.
Он намеревался провести весь день за городом. Вот-вот должен прийти ответ по поводу двух его последних рассказов, а пока можно расслабиться и побездельничать на свежем воздухе. Странно, но теперь он бывал на улице гораздо меньше, чем когда жил в Нью-Йорке. В Калифорнии никто не ходил пешком, а ходьба была единственной разновидностью физических упражнений, которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего и думать о прогулке, уж лучше посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется делать вид, будто он работает.
Войдя в столовую, Артур увидел рядом со своим прибором два толстых конверта. Вскрывать их не имело смысла: все было ясно и так. Хелен уже позавтракала и возилась на кухне. Артур понял, что неприятного разговора с ней не избежать. Он возлагал на эти рассказы большие надежды, но и их тоже отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это не так уж страшно.
— Ну, что, еще два шедевра возвратились, поджав хвосты? — Артур не слышал, как Хелен вышла из кухни. Она смотрела на него и на конверты с нескрываемым презрением. — Кажется, ты был совершенно уверен в этих рассказах? «Гонорара за них хватит, чтобы спокойно писать». Ха-ха! Видишь, даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду.
— Мне очень жаль. Я старался, как мог.
— Старался! — едко повторила она. — Да после этих двух рассказов ты и строчки не написал. Впрочем, какая разница? Все равно ты не способен создать ничего путного.
— Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу.
— Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать эти писульки до тех пор, пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за роман или пьесу. Так ты мне все время твердил, а я верила. Но последнее время ты что-то замолк. Перестал говорить, бросил писать, ты больше не думаешь и даже не живешь. — Она взяла со стола несколько чашек и пошла на кухню. Артур решил воспользоваться этим и улизнуть. Подхватив газеты, он направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: — Что мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В уни…
Артур захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей комнате, он был в безопасности. Сюда Хелен не войдет. Это условие, оговоренное в первые дни их совместной жизни, еще соблюдалось. Они познакомились вскоре после окончания войны и спустя месяц поженились. В те времена трудно было найти жилье, а Хелен требовала трехкомнатную квартиру, чтобы у Артура был «кабинет». В конце концов она изловчилась найти такую и тогда же сама установила для себя правило: не входить в кабинет и даже не стучаться в дверь, если она закрыта. По какой-то неведомой причине она придерживалась этого правила и теперь.
В те времена они тоже, бывало, ссорились, в основном из-за того, что Конвей не мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее разумению, он бил баклуши, если проводил за машинкой менее восьми часов в день. После таких ссор обычно наступало исполненное страсти перемирие, и Хелен сожалела о своем поведении, объясняя его тем, что-де связывала с успехом мужа собственные надежды и устремления.
Конвей сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут взгляд его упал на фотографию. Хелен снялась незадолго до свадьбы, по его просьбе, и карточка всегда стояла на столе. Она занимала много места и уже начинала мешать, но Артур не осмеливался убрать ее, хотя ему не доставляло удовольствия то и дело натыкаться взглядом на жену.
Хелен по-прежнему оставалась привлекательной, стройной белокурой женщиной с пытливыми глазами, разве что немного поправилась, а взгляд ее сделался пугающе проницательным.
По сути дела, любовь кончилась, хотя вслух об этом не говорилось. Конвей удивлялся, как это Хелен до сих пор не ушла от него. Хотя, в общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет с ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать.
Артур достал из пачки сигарету и посмотрел в зеркало. Мужчина тридцати двух лет, хорошо сложенный, с бледным лицом. Волосы на висках уже начали седеть. Бледность была следствием разочарований и треволнений, которые начались после переезда из Нью-Йорка в Калифорнию. Хотя, помнится, они с Хелен раздражали друг друга еще на Востоке. Это была одна из причин желания Хелен перебраться в Лос-Анджелес. Она считала, что, если Артур побольше будет на свежем воздухе, то и чувствовать себя, а значит, и работать, станет лучше.
Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще ничего не делать, Хелен принялась канючить, и в итоге Артур стал работать еще хуже. Рассказы выходили из-под его пера все реже и были все более вымученными. Брак мало-помалу разваливался.
Конвей приучил себя думать, что его сочинения не печатают из-за отсутствия в них хорошей идеи. Он взялся за газеты и снова принялся штудировать разделы уголовной хроники в надежде выудить из них хоть какой-нибудь мало-мальски занимательный сюжет для будущего рассказа. У лос-анджелесских газет, думал Артур, есть одно достоинство: они никогда не подводят. В какое бы скверное положение ты ни угодил, после чтения о всевозможных газетных несчастьях собственные невзгоды и неурядицы покажутся истинным наслаждением.