Марья Ивановна, Александра Ивановна и Петр Семенович.
Александра Ивановна. Если бы ты мне была не сестра, а чужая, и Николай Иванович не твой муж, а знакомый, я бы находила, что это оригинально и очень мило, и, может быть, сама бы поддакивала ему. J'aurais trouvé tout ça très gentil [3]. Но когда я вижу, что твой муж дурит, прямо дурит, то я не могу не сказать тебе, что думаю. И ему скажу, твоему мужу. Je lui dirai son fait, au cher [4] Николаю Ивановичу. Я никого не боюсь.
Марья Ивановна. Да я нисколько не обижаюсь. Разве я не вижу сама. Но только я не думаю, чтобы это было так важно.
Александра Ивановна. Да, ты не думаешь, а я тебе скажу, что если ты оставишь все так, то вы можете остаться нищими, du train que cela va [5].
Петр Семенович. Ну, уж нищими, с их состоянием.
Александра Ивановна. Да, нищими. Ты, мой милый, пожалуйста, не перебивай меня. Для тебя, что мужчины делают, то всегда хорошо...
Петр Семенович. Да я не знаю, я говорю...
Александра Ивановна. Да ты всегда не знаешь, что ты говоришь, потому что если ваша братья, мужчины, начнут дурить, il n'y a pas de raison que ça finisse[6]. Я только говорю, что я на твоем месте не позволила бы этого. J'aurais mis bon ordre à toutes ces lubies [7]. Что ж это такое? Муж, глава семейства, и ничем не занимается, все бросил и все раздает et fait le généreux à droite et à gauche [8]. Я знаю, чем это кончается. Nous en savons quelque chose [9].
Петр Семенович(к Марье Ивановне). Да растолкуйте мне, Marie, что такое это новое направление. Ну, либералы: земство, конституция, школы, читальни и tout ce qui s'en'suit [10],– это я понимаю. Ну, социалисты: les grèves [11], восьмичасовой день, – я тоже понимаю. Ну, а это что же? Растолкуйте мне.
Марья Ивановна. Да ведь он вам вчера говорил.
Петр Семенович. Я, признаюсь, не понял. Евангелие, нагорная проповедь, церкви не надо... Да как же молиться и всё...
Марья Ивановна. Вот это-то и главное, что он все разрушает и ничего не ставит на место.
Петр Семенович. Как же это началось?
Марья Ивановна. Началось это прошлого года, со смерти его сестры. Он очень любил ее, и смерть эта очень повлияла на него. Он тогда стал очень мрачен, все говорил о смерти и сам заболел, как вы знаете. И вот тут, после тифа, он уже совсем переменился.
Александра Ивановна. Ну, все-таки он весной еще приезжал в Москву к нам и был мил и в винт играл. Il était très gentil et comme tout le monde [12].
Марья Ивановна. Да, но уж он был совсем другой.
Петр Семенович. То есть что же именно?
Марья Ивановна. А совершенное равнодушие к семье и прямо idée fixe [13] – Евангелие. Он читал целыми днями, по ночам не спал, вставал, читал, делал заметки, выписки, потом стал ездить к архиереям, к старцам, все советоваться об религии.
Александра Ивановна. И что ж, он говел?
Марья Ивановна. Перед этим он со времени женитьбы не говел, стало быть двадцать пять лет. А тут один раз говел в монастыре и тотчас же после говенья решил, что говеть не нужно, в церковь ходить не нужно.
Александра Ивановна. Я и говорю, что нет никакой последовательности.
Марья Ивановна. Да, месяц тому назад он ни одной службы не пропускал, все посты, а потом вдруг ничего этого не надо. Да вот с ним и поговори.
Александра Ивановна. И говорила и поговорю.
Петр Семенович. Да. Но это еще ничего...
Александра Ивановна. Да для тебя все ничего, потому что у мужчин нет никакой религии.
Петр Семенович. Да позволь мне сказать. Я говорю, что все-таки не в этом дело. Если он отвергает церковь, то к чему же тут Евангелие?