В какой-то московской компании, при разговоре общем, услышал я такой, наверное, уже обычный для нашего времени рассказ:
— Мы с внучком по скайпу играемся. Он — в Америке, я — здесь. Далеко. Лишь по скайпу видимся. Он вечно жует эту жвачку. А я его укоряю и вроде хочу отобрать. А он меня дразнит: возьмет ее в руку и держит. А я наклоняюсь и зубами так: «Гам!» Вроде хватаю ее. А он руку отдергивает. И смеется. И снова дразнит. А я ему: «Гам! Вот сейчас ухвачу!» Наклоняюсь к самому экрану. А он прячет жвачку, вроде боится. Смеется. Играемся.
По нынешним временам рассказ обычный: телефоны-мобильники, компьютеры, планшеты, интернет. Но чем-то он меня, видно, задел, этот рассказ. И припомнился через немалый срок нынешним летом.
Летняя пора — время купания. Слава богу, что Дон — рядом. На машине ли, на велосипедах ездим мы с внуком на городской пляж или в другие места. И вот однажды едем на Дон, а Митя говорит:
— Хорошо, у кого есть дедушки и бабушки, — и разъясняет: — Родители всегда на работе. А дедушки нас купаться возят. А то бы мы дома сидели, в такую жару.
Наблюдение верное. Днем, на пляже, в воде — сплошная детвора кипит. От малой мальвы, какие еще лишь ползают, до взрослых. Мите восемь лет, одного не отпустишь. Вот и приходится ходить с ним да ездить. И только ли мне…
В дневную пору таких, как мы, — много. На пляже лишь старые да малые. Мелкая детвора у самого берега барахтается. Какие постарше, учатся плавать. За всеми — глаз да глаз. Только и слышно:
— Куда полез? Там — глыбь!
— Вернись, тебе говорю!
— Ты либо глухой?! Сейчас пойдешь на берег.
— Выходи! Посинел уже!
Изо дня в день вижу, как тучный, седой старик стоит, словно врытый, по пояс в воде. Я сначала не понял. Потом . Два малых вьюна возле него кружат, барахтаются. Он стоит и стоит. Куда деваться? С берега за этой мелкотой не уследишь.
Сам я на воде вырос, плавать люблю, но тут не поплаваешь, тут забота иная: гляди да гляди.
— Стой, — командует внук Митрий. — Дальше не ходи, я к тебе поплыву.
Плавать он научился неплохо, для его возраста. Но глубины побаивается, командует:
— Стой! Я плыву. Дальше не отходи.
Плывет, до меня добирается. Теперь другие задачи.
— Я глубину измерю.
Ныряет и достает со дна горсть песка как доказательство.
— Теперь кидай меня.
Сцепляя руки в «замок», подбрасываю его вверх. В недолгом полете он пытается закрутить сальто. Или отправляю сильным броском вперед, к берегу, что называется «щучкой» ли, торпедой.
Он любит нырять и под водой плыть. Вот и гляди. Да слушай команды:
— Плыву к тебе! Не отходи! Подкинь меня! Ныряю! Стой на месте!
Стою и стою. Подкидываю, гляжу, остерегаю:
— Не ныряй! Просто плывиуда не надо. Там — люди…
Стою. Начинаю зябнуть. А это мне ни к чему, потому что новую подцепил, вовсе несуразную: холодовая аллергия. Зябнуть никак нельзя. Иначе — приступ, таблетки, а то и «скорая помощь» с уколами. Надо беречься. А как тут беречься?
Прошу внука:
— Митя, хватит. Пошли на берег, погреемся.
— Еще разок, дедушка! Подкинь меня.
И снова:
— еще. Последний разок.
— А теперь последний — распоследний! — Глаза у него просящие.
Нырнул, вынырнул, мордаха счастливая, глаза в мокрых ресницах сияют.
— еще разочек! Дедушка!..
Разве откажешь, когда глядят на тебя два теплых солнышка.
Но из воды выбираемся. Всем телом прижимаюсь к горячему песку, пытаясь прогнать озноб. Мите приказываю:
— Грейся.
— А ты меня закопай в песке, дедушка. По самое горло.
Тоже — задача. И скоро еще одна:
— Давай замки строить, с каналами.
Это уже на кромке берега у воды, где песок мокрый.
Закапываю. И помогаю строить. Но все это — недолго.
— Я уже согрелся, — заявляет внук. — Пошли купаться.
— А я — нет. Хочешь, барахтайся на мели.
— Это неинтересно. Я — не маленький. Пошли, дедушка. Будешь меня кидать. пожалуйста…
Вздыхаю, охаю, но иду, понимая внука. Он так долго ждал этой летней поры, когда можно купаться в Дону, плавать, нырять, в горячий песок зарываться «по самую шейку» и снова купаться.
Понимаю еще и потому, что помню свое далекое детство: донская вода там была, и солнца хватало. А вот дедушек да бабушек, и даже отца, не было. Потому и плавать я научился поздно. А Митя уже хорошо, для своих лет, плавает: вьется вьюном, ныряет. И под водой плывет. «Мне так лучше!» Ему-то, может, и лучше, а мне нет. Нырнет, я гляжу, где он вынырнет. Тем более, людей на воде много. Могут задеть… Тревожно. Он как-то решил надо мной подшутить. Нырнул. Я жду. Он, как всегда, должен плыть-то к берегу. Гляжу, ищу глазами, а его нет, не выныривает. Нет и нет. У меня перехватило дыхание. Что случилось? Ребята взрослые рядом ныряют. Может, под водой задели, ударили или еще чегоже не тревога, а ужас. Вокруг ведь — глухая вода и вода. Где искать?
И вдруг позади меня раздается заливистый смех.
— А я тебя обманул! — Он объясняет, довольный: — Я в другую сторону поплыл, на глубину. А ты не заметил!
Он смеется, а я в себя не могу придти. Ругаться нет сил. Еле отошел, опамятовался.
— Митя, — говорю. — Ты больше так не шути. А то меня кондрат хватит.
В самом деле, вода шуток не любит. Тонули и тонут. Дети — тоже. Потом — неизбывное чувство вины. В нашей семье мои старшие до конца своих дней помнили маленькую Таечку, которую не уберегли.
