Книги Рэя Брэдбери — особая страна. Мир, где проблемы ясны и отчетливы, где в открытой схватке схлестнулись добро и зло. Нравственный призыв проносится над пустынями Марса и полями Земли, проникает в ущелья городских улиц, в комфортабельные, но нередко пахнущие бедой домики американских пригородов. Рэй Брэдбери мягок и вместе с тем непримирим. В его рассказах торжествует поэзия, одухотворена природа, так что понятия «красота», «справедливость», «гордость» становятся атрибутами самой реальности; но там же порой клокочет ненависть, и к наказанию взывает преступленье. От этой ясности впечатление остается надолго, если не навсегда. Услышал имя Брэдбери, и губы сами собой складываются в задумчивую улыбку, словно отступила житейская суета, и ты делаешь шаг вверх, на другой, высокий уровень чувства и мысли.
Этому писателю свойственна творческая обособленность. Большинство американских фантастов можно без особого труда соединить в группы, включающие сходные между собой по идейной тональности и тематике писателей. А сочинения некоторых можно смешать в кашу и, черпая из нее, получать в каждой ложке рассказ любого.
С Брэдбери иначе. Никто не похож на него, и он ни с кем не сходен. Он лишен той поддержки привычного, которая позволяет другим фантастам легче пробиться в издательство, в журнал. Однако именно он впервые переступил невидимую черту, что в сознании тех, кто безразличен к научной фантастике, отделяет этот жанр от "настоящей литературы". "451 по Фаренгейту" и "Марсианские хроники" сразу по их появлении стали не только успехом в сфере научной фантастики, но и заметными вехами в культурной жизни США.
В своих рассказах и повестях Рэй Брэдбери скромен, даже, если можно так выразиться, литературно застенчив. За редкими исключениями в них нет ни перелетов в другие галактики через миллионы парсеков, ни прыжков во времени через миллиарды лет, ни грандиозных сражений между звездными империями. Если космос, то чаще всего по-соседству — Марс, Венера. Если время — по большей части сегодня, завтра, двадцать первый век. А между тем негромкий голос писателя отчетливо слышен в литературе Соединенных Штатов Америки. Он заговорил, и умолкла даже медная глотка коммерческой фантастики.
Всемирная известность этого фантаста — а Брэдбери, хотя он порой выступает и как поэт и как "реальный прозаик", именно в качестве фантаста пришел к самым широким массам, — и феномен неугасающей вот уже три десятилетия читательской любви к нему заставляют снова и снова задуматься о специфике того бурно развивающегося литературного жанра, который принято называть научной фантастикой. Что она есть? Намекает ли, например, подзаголовок "фантастическая повесть" на тему произведения или на особый подход к действительности? "О чем" или "Как"?
Разумеется, теория жанра разработана, однако, как и вообще в искусстве (но не в науке), это "теория назад", скорее, история. Химики и металловеды могут на кончике пера создавать новые вещества и металлы с заданными свойствами, пушкиноведам же непременно предшествует А. С. Пушкин. Ни один теоретик еще не предсказал появления "Героя нашего времени", поэмы «Двенадцать», не вычислил заранее чуть горьковатого тона рассказов Шукшина. И если для технологии последних лет наука, как правило, выступает причиной, в сфере искусства теория — всегда следствие.
Но разве не закономерно, что наибольшей популярностью пользуются те произведения, в которых писатель после фантастического взлета, после того, как он временно пренебрег известными нам законами природы, исказил привычные представления, обязательно возвращается на Землю, к нашим делам и заботам. Следовательно, хорошая, добротная фантастика, как и любой другой вид искусства, — про нас, людей. Не киберы, путешествия в прошлое или будущее, не трехглазые чудовища и таинственные лучи главное в ней, а современный человек и его отношения с миром. Отличие научной фантастики от других литературных жанров в том, что она в особой, парадоксальной форме, с использованием невероятных и просто невозможных явлений и ситуаций беседует с читателем о том, что его задевает, радует, тревожит. Когда вместе с автором мы отправляемся к другим галактикам, назад или вперед во времени, наш интерес к фантастическому роману или рассказу полностью зависит от того, насколько повествование приближает нас к "болевым точкам" современности. Пусть таинственные лучи, небывалые существа и немыслимые события — за всем этим напросвет, на втором плане обязаны проглядываться судьбы человечества в эпоху великих социальных катаклизмов и стремительного развития науки, угнетение и борьба за свободу, любовь, ненависть и драма решения.
Фантастическая литература, поскольку она фантастическая, в некий момент уносит читателя в область нереального, но затем, так как она литература, возвращает его на Землю, в наш век, обогащенным новым пониманием того, что происходит вокруг. Разумеется, речь в данном случае идет о сюжете. Действие может происходить за пределами знакомой нам действительности — настоящий писатель-фантаст все равно вернет нас в наш мир, то ли через яркие характеры персонажей, то ли новой постановкой знакомых проблем, возникающими у нас при чтении ассоциациями с тем, что нам сегодня близко. Чем талантливее фантастическое произведение, тем резче проступает в нем земное начало. В романе "Машина времени" Уэллс не просто разделил мир воображенного им далекого будущего между элоями и морлоками, он привел этот раздел в соответствие с социальным устройством современной ему Англии. Именно оттого роман так художественно выразителен, оттого со смешанным чувством презрения и жалости мы смотрим на легкомысленных потомков богачей, с ужасом, но и с невольным уважением — на обитателей подземелья, узнавая в них выродившуюся бедноту, и так тяжело давит на сердце нарисованная писателем жуткая судьба разбитого на антагонистические классы человечества. "Машина времени" не только и не столько про то, как люди будут жить через восемьсот тысячелетий, сколько про то, правильно ли они жили в конце XIX столетия. Как чапековская "Война с саламандрами" — про фашизм.
