Гааз (Фридрих Иосиф Hааs, Федор Петрович) – старший врач московских тюремных больниц, родился 24 августа 1780 г. в Мюнстерэйфеле, близ Кельна, изучал медицину в Вене, впервые приехал в Россию в 1803 г. и поступил на службу в 1806 г. в качестве главного врача Павловской больницы в Москве. В 1809 – 10 гг. дважды ездил на Кавказ, где изучил и исследовал минеральные ключи у подошвы Машука и в Ессентуках, открыв в последнем месте известный серно-щелочной источник и описав результаты своего путешествия в превосходной книге: «Ма visite aux eaux d'Alexandre en 1809 et 1810». Отправившись после Отечественной войны за границу, на родину, Г. вскоре решился окончательно поселиться в России – и с 1813 г. жил безвыездно в Москве, где считался, в 1820-х годах, выдающимся и любимым врачом, имея обширную практику и весьма хорошие средства. Открытие в Москве, в 1829 г., комитета попечительного о тюрьмах общества, в состав которого он был призван московским генерал-губернатором кн. Д.В. Голицыным, имело огромное влияние на всю его жизнь и деятельность. Предавшись заботе об участи арестантов с неиссякающей любовью и неустанной энергией, Г. оставил постепенно свою врачебную практику, роздал свои средства и, совершенно забывая себя, отдал все свое время и все свои силы на служение «несчастным», сходясь во взгляде на них с воззрением простого русского человека. Состояние тюремного дела в России было, перед введением тюремных комитетов, самое печальное. Даже в столицах полутемные, сырые, холодные и невыразимо грязные тюремные помещения были свыше всякой меры переполнены арестантами, без различия возраста и рода преступления. Отделение мужчин от женщин осуществлялось очень неудачно; дети и неисправные должницы содержались вместе с проститутками и закоренелыми злодеями. Все это тюремное население было полуголодное, полунагое, лишенное почти всякой врачебной помощи. В этих школах взаимного обучения разврату и преступлению господствовали отчаяние и озлобление, вызывавшие крутые и жестокие меры обуздания: колодки, прикованная к тяжелым стульям, ошейники со спицами, мешавшими ложиться и т.п. Препровождение ссыльных в Сибирь совершалось на железном пруте, продетом сквозь наручники скованных попарно арестантов. Подобранные случайно, без соображения с ростом, силами, здоровьем и родом вины, ссыльные, от 8 до 12 человек на каждом пруте, двигались между этапными пунктами, с проклятиями таща за собою ослабевших в дороге, больных и даже мертвых. Устройство пересыльных тюрем было еще хуже, чем устройство тюрем срочных. Г. постиг и всем сердцем усвоил себе высокую задачу попечительного о тюрьмах общества. Двадцать три года, изо дня в день, словом и делом боролся он с напрасною жестокостью в осуществлении наказания, обращавшею кару в муку, и был заступником за «человека», черты которого он умел видеть и находить в самых грубых отверженцах общества. Предпринятый им, прежде всего, поход против прута, после долгих противодействий, затруднений и неудач, окончился, при содействии князя Голицына, относительным успехом: было разрешено всех ссылаемых, шедших чрез Москву из 22 губерний, препровождать не на пруте, а в кандалах. Хотя защитники прута и взяли верх после смерти Голицына (1844), но фактически, до самой кончины, Г., вследствие его просьб, настоянии и пожертвований, никто из Москвы на пруте не уходил. На кандалы, для перековки ссыльных, особой суммы не отпускалось, и Г. постоянно снабжал пересыльный замок изготовленными по его заказу, значительно удлиненными и облегченными, кандалами, деньги на которые, чрез него же, постоянно представлялись в тюремный комитет – «неизвестным благотворителем». Благодаря предстательству Г., было отменено бритье половины головы женщинам и ссыльным, а также страждущим колтуном. По его ходатайству, был устроен, на средства купца Рахманова, рогожский полуэтап и под его личным надзором перестроена значительная часть московского губернского тюремного замка, сообразно с требованиями гигиены и разумного человеколюбия; наконец он же добился – после упорных препирательств с тюремным комитетом и ряда пожертвований от «неизвестного благотворителя», – обшития кожей, сукном или полотном ручных и ножных обручей от цепей ссыльных, причем вскоре (в 1836 г.) эта мера была обязательно распространена на всех пересылаемых в России. Присутствуя при отправлении каждой партии арестантов из Москвы, знакомясь с ними и их нуждами за несколько дней до их ухода, Г. заставлял перековывать их при себе, следил за их здоровьем и решительным образом оставлял на некоторое время в Москве – несмотря на постоянные столкновения с местным начальством, протестовавшим против делаемого им беспорядка в статейных списках – всех тех, кто был болен, слаб или нуждался в душевном утешении и ободрении. Наделив привезенными им припасами остальных, благословив и поцеловав тех, кто, по его выражению, «hat es nicht los gemeint», Г. шагал иногда вместе с партией несколько верст и затем, распростившись вновь и наделив всех сочиненной им нравоучительной книжкой: «А. Б. В. христианского благочестия», возвращался домой, удручаемый мыслию, как он писал в одном официальном рапорте, «об ангеле Господнем, который ведет свой статейный список». Но этим не оканчивалась его забота об ушедших. Он переписывался с ними, исполнял их просьбы издалека – видался с их родными, высылал им деньги и книги. Ссыльные прозвали его «святым доктором», с любовью расспрашивали о нем посещавших сибирские поселения лиц и соорудили на свой счет в память его, в Нерчинском остроге, икону св. Феодора Тирона. Но и находившиеся в Москве арестанты в равной мере пользовались самоотверженным участием Г. Он настоял на учреждении в 1834 г. из директоров тюремного комитета справщиков по арестантским делам, и, когда они очень скоро охладели к этой обязанности, один за всех исполнял ее, собирая справки по делам, ходатайствуя об ускорении последних, разъезжая, несмотря ни на какую погоду и на огромные московские расстояния, по судам, канцеляриям и полицейским участкам. Он собрал в разное время большие суммы для снабжения пересылаемых арестантов рубахами, а малолетних – тулупами; он же в течение 20 лет делал ежегодные пожертвования на покупку бандажей для арестантов, страдающих грыжею. Наконец, Г. был настойчивым ходатаем за тех, кто по его предположению, оправдываемому тогдашним состоянием уголовного правосудия, был невинно осужден, или же, по особым обстоятельствам, заслуживал и особого милосердия. В журналах московского тюремного комитета записано 142 предложения Г. о ходатайствах относительно пересмотра дел или смягчения наказания. В этого рода хлопотах он не останавливался ни пред чем, вступал в горячие споры с митрополитом Филаретом, писал письма императору Николаю и прусскому королю, брату императрицы Александры Федоровны, а однажды, при посещении государем тюремного замка, умолял о прощении 70 летнего старика, предназначенного к отсылке в Сибирь и задержанного им по болезни и дряхлости в Москве, не хотел вставать с колен, пока растроганный Государь не изрек помилования.
