— Что-то с нашим Николаем делается, — сказал однажды Пётр Степанович жене.
— Что делается? — испуганно спросила Елена Семёновна. — Коля здоров.
— Здоров-то здоров... Но какой-то уж очень спокойный он, сдержанный. Не по летам.
— Ну, это уж характер такой.
— А ты не обижаешь его, Лена? — задумчиво, точно высказывая давнюю свою мысль, спросил Пётр Степанович.
— Как тебе, Пётр, не стыдно! Я его никогда не наказываю. — И, помолчав, добавила: — Да и не за что! Он себя ведёт лучше, чем другие дети. Вот Вася из тридцатой квартиры вчера стекло в дворницкой разбил...
— Кто их не бил... Я, знаешь, тоже в детстве несколько стёкол разбил — мячом. Помню, однажды мать сгоряча меня выпорола. Потом сама и утешала, даже паровоз купила.
— Это неверный способ воспитания — сперва наказывать, а потом спохватываться и утешать.
— Да, неверный способ. Но это она от чистого сердца. Ведь мать-то моя была простая, необразованная женщина. Она ещё тогда, помню, на ликбезе училась. А паровозик этот ей, наверно, рабочего дня стоил, мы жили бедновато. Очень уж сдержанный мальчик растёт, — задумчиво повторил Пётр Степанович и после паузы добавил: — Знаешь, мне хочется, чтоб он хоть раз стекло разбил.
— Ты сегодня невозможен, Пётр. Признайся, опять на работе неприятности? Наверно, всё этот Лесновский, да? Как твой проект?
— На работе-то всё хорошо. И цех холодной ковки будет. От других не отстанем.
— Ну, я очень рада. Только тогда уж совсем непонятно, почему ты не в духе.
— Видишь ли, Лена, для металла холодная ковка — это хорошо, это рентабельно, экономично и так далее. А вот человека хорошего холодной ковкой не выкуешь.
На том разговор и кончился.
Наедине Елена Семёновна задумалась над словами мужа. Правда, внимания они уделяют сыну маловато, муж весь день на работе, она помогает ему чем может: делает выписки из технических журналов, да и по дому мало ли дела. А мальчик всё с Аннушкой. Аннушка — хорошая, честная домработница, но стара, отстала, ему с ней скучно. Ну, скоро лето, на даче сыну будет веселей.
Дача была в Поташине; рядом сосновый бор, озеро. Елена Семёновна часто на день, на два уезжала в город помогать мужу. Но в такие дни в девять часов вечера — так было условлено — Аннушка приходила на сельскую почту и звонила по телефону в город.
— Здоров Коля? — спрашивала Елена Семёновна.
— Здоров, — отвечала Аннушка.
— Не позволяй ему много купаться. А я послезавтра приеду. Скажи Коле, чтоб не скучал.
— Он и не скучает, — отвечала Аннушка, — всё клумбу в саду копает.
— Ну, вот и хорошо. До свидания, Аннушка, — говорила Елена Семёновна и вешала трубку.
Однажды Пётр Степанович приехал под выходной на дачу и сразу заметил большую клумбу в садике возле дома. Цветы уже распустились; на красно-лиловом фоне выделялись три корявые оранжевые буквы Н П А.
— Молодец, славно потрудился, — сказал он сыну. — А что сии иероглифы означают?
— Как, папа, это же мои буквы — Николай Петрович Асташенко.
— Действительно, Николай Петрович, — усмехнулся отец. Потом помрачнел и спросил: — А тебе не пришло в голову, что маме было бы приятно, если бы ты вывел её инициалы? Или мои?
— Хорошо, я вскопаю ещё одну клумбу, если хочешь, — спокойно и покорно ответил Коля.
— Да теперь уж поздно, лето к концу идёт, цветы и не взойдут, пожалуй, — сдержанно молвил отец и подумал про себя: «Обязательно надо поговорить с Леной — странный мальчик растёт».
Но разговор почему-то не состоялся, а на другой день Пётр Степанович вернулся в город, а потом уехал в командировку. Поехала с ним и Елена Семёновна.
Коле было скучно. Зато недалеко от их дачи стояла большая дача зимнего типа, там жили детдомовцы — ребята, родители которых погибли во время Отечественной войны. Ребята были загорелые, здоровые и в общем весёлые; многие из них потеряли родных, когда были совсем маленькими и не помнили их. С этими-то ребятами постепенно сдружился Коля. Он играл с ними, ходил в лес, на озеро. Аннушка не препятствовала: дети хорошие, плохому не научат. И в озере Коля не утонет, воспитатели за всеми смотрят.
Однажды Коля с Лёней Калязиным, отплыв немного в сторону от купающихся, вылезли из воды у ивы и в мокрых трусах сели на тёплую, широкую ветвь, свисающую над землёй. Мимо шла пожилая женщина; увидев ребят, она вздохнула и подошла к ним.
— Сиротки вы мои, ишь, как птенчики сидят, — ласково сказала она и, погладив ребят по мокрым головам, полезла в корзинку и сунула в руку каждому по ватрушке. — Кушайте, ребятки. Домашние-то вкуснее.
— Тётенька-то подумала, что и ты воспитанник, — сказал Лёнька, доедая ватрушку.
— Ну и что ж, — удовлетворённо ответил Коля, — что я, хуже тебя, что ли!
Но население детдома редело. Ребят усыновляли. Приезжали незнакомые люди; точно родного, но потерянного и вновь найденного сына, по каким-то необъяснимым приметам выбирали они «своего», милого их сердцу ребёнка. Это отнюдь не всегда был хорошенький или лучший по поведению ребёнок. Уехал с новыми родителями, пришедшимися ему по душе, и драчливый, шумливый Лёнька. Тогда, однажды под вечер, Коля проник в детдом и улёгся на пустующую Лёнькину койку, сказав ребятам, что он будет теперь детдомовцем. Ребята не выдали, но воспитатель быстро обнаружил лжевоспитанника и, подивившись на причуду, строго велел ему идти домой.
