На необъятную равнину, простирающуюся от Вислы до Уральских гор, приходит лето. Безграничность этого пространства вызывает иногда головокружение и щемящую тоску. Так говорил ребе Натан, ее отец, и это было поразительно точно. Она унаследует от отца его редкостную способность уноситься в воображении к звездам, его склонность к высоким, благородным мечтам. Он посвящал ее в самые сокровенные мысли, хотя она была всего-навсего девочкой, младшей из троих его детей. Их любовь возникла из невиданного ощущения духовного родства — любовь, которую ни один мужчина никогда более не сможет в ней возродить. Она навсегда сохранит воспоминание о больших отцовских руках, сильных и нежных, поднимающих ее на высоту светло-рыжей бороды, о том, как он повторял: «Нет в мире ничего более таинственного, чем маленькая девочка». У них одинаковые серые глаза с огромными зрачками, прямой славянский нос, высокий лоб, а у Яши и Симона глаза черные, как у Шиффры, их матери.
Это он, отец, очень рано научил ее читать. Позже она поймет, что в его лихорадочном стремлении скорее передать ей все лучшее скрывалось горькое предчувствие.
Наступило лето. Оно, казалось, сулило богатый урожай. Но колосья из-за жары налились плохо, сильные порывы палящего ветра подкосили тонкие стебли ржи и пшеницы — хлеба полегли. Коровы перестали давать молоко; некоторые завалились на спину со вздувшимися животами, негнущимися ногами. К тому же какой-то грибок напал на деревья, а после того как тучи птиц, прилетевших с востока, опустошили все посевы, появились насекомые и заразили фрукты. Для двух деревень, еврейской (чаще ее называют местечком) и польской, разделенных тремя километрами, время остановилось — все испытывают одинаковое чувство надвигающейся опасности.
Ханне семь лет. Она еще совсем дитя, хотя отец успел ее кое-чему научить; в ней еще спит острый, холодный, а иногда и жесткий ум, который разбудят грядущие годы. Она действительно очень мала, тщедушна и напоминает совенка своими серыми серьезными глазами. Если бы не эти глаза, была бы вообще дурнушкой — Ханна знает это. Она немногословна. Почти не разговаривает с девочками своего возраста, чуть больше — с матерью. По необходимости — с братом Яшей (он старше ее на шесть лет). Что до отца, то его она видит редко, он торгует тканями, раз в году ездит в Петербург и в города Причерноморья, чаще — в Данциг, Лодзь или Люблин.
До поры до времени единственной открытой для Ханны дверью во внешний мир была садовая калитка. Она вошла в нее сначала по следам матери — та ходит в сад каждый день собирать растения, из которых готовит целебные мази. Затем пустилась в самостоятельное путешествие, таинственное w одинокое. Дом ребе Натана — крайний с южной стороны местечка. За ним — огород и три ряда яблонь, затем начинается тропинка, она огибает березовую рощу, извиваясь, идет вдоль ручья к польской деревне. Слева от дороги поля и равнины — настоящий океан. Вначале Ханна доходила до берез. Но настал день, когда она оставила их позади и прошла еще немного по тропинке. Потом — все дальше и дальше, погружаясь в полнейшую тишину, одиночество, в запахи и необыкновенный божественный свет.
Есть место, где тропинка делает поворот, поднимается немного, пробивает себе путь сквозь заросли чертополоха — настоящий лес, вершины которого качаются высоко над Ханниной головой. Здесь последняя граница, за нею горизонт расширяется настолько, что видна даже польская деревня с ее деревянной колокольней.
Она пересекла эту границу, чтобы встретиться с Тадеушем. Это случилось в начале знойного и кровавого лета 1882 года.
