Пресытившийся жизнью, с холодным, жестоким сердцем в груди, Мэтью, граф Уоллингфордский, совершенно точно знал, какова человеческая природа: соблазн и физическое удовольствие. По крайней мере, сущность графа была таковой, и он с готовностью признавал собственную испорченность. В отличие от многих людей своего круга Мэтью не притворялся, что он иной.
Граф слыл прожигателем жизни — неуемным, бессовестным, без единого проблеска мысли или чувства. Распутником, обладавшим ненасытным аппетитом до плотских утех. Бесчестным гулякой, сердцеедом с дурной репутацией, как его с отвращением называли женщины. Впрочем, эти нелестные отзывы слетали с уст тех же самых дам, которые принимали графа в домах своих мужей и охотно развлекали его — ощущая что угодно, но только не отвращение.
Ах, эта внешняя сторона викторианской морали! Какая насмешка эпохи! Это было весьма подходящее, просто замечательное время для кого–то вроде Мэтью. Того, кто не верил, будто врожденная природа человека — нечто большее, чем эгоистичное потакание своим желаниям. В своей жизни граф видел слишком мало сердечности. Неудивительно, что теперь он сам оказался бесконечно далек от того, чтобы быть благонравным и добродетельным.
Каждый день граф сталкивался с поразительной силы алчностью. И нигде на всей земле не было такого расцвета человеческого эгоизма, такого стремления к поиску приключений, как в Лондоне, в кругах аристократической элиты.
За трепещущими шелковыми веерами, вдали от шикарных бальных залов, где рекой текли шампанское и светские беседы, скрывалась выгребная яма распущенности и порока. Это противопоставление показной чопорности и безнравственности Мэтью находил презабавным.
Граф получал истинное наслаждение, наблюдая за представителями родовой знати, которые с энтузиазмом работали над претворением в жизнь королевских благопристойных воззрений на религию, семью и личные отношения. Это были мужчины, состоявшие в браке, растившие детей и назойливо, на все лады расхваливавшие достоинства семейной жизни. Лидеры, которых уважала сама королева, в которых она безоговорочно верила. Они с пеной у рта отстаивали социальные реформы и решительно сплачивались, до хрипоты борясь в стенах парламента за то, чтобы очистить улицы от шлюх и спрятать секс под личиной благочестия.
С циничным наслаждением Мэтью думал о том, что это были те же самые мужчины, которых он встречал вечерами, разъезжая по борделям, игорным залам и шикарным ресторанам. Черт возьми, а ведь граф время от времени даже сиживал с этими господами в одной компании! Попыхивая сигарами и потягивая из бокалов портвейн, они вместе наблюдали за шоу обнаженных танцовщиц, которые трясли грудями и ягодицами на сцене, обольстительно двигаясь под вульгарную мелодию.
Набожно и высоконравственно, в самом деле. Даже теперь на коленях секретаря лорд–мэра устроилась женская голова, а рука чиновника гладила грудь еще одной прелестницы. А сам лорд–мэр? Несколькими минутами ранее он удалился со своей давнишней любовницей, буквально вцепившейся в его руку. Мэтью задавался вопросом, вспомнил ли лорд–мэр хоть на мгновение в этот вечер о своей семье — молодой жене и сыне двух дней от роду. Вряд ли.
Пресытившееся нутро графа, в котором томились его сердце и душа, смеялось над подобным лицемерием. Очевидно, что мораль и Лондон были несовместимы. Человеческая природа и порок — отныне эти два понятия были синонимами. И Мэтью понимал это лучше других.
Обводя взглядом вечерний клуб, заполненный дымом, граф внезапно осознал, что его никогда не переставало изумлять разнообразие дурных возможностей, предлагаемых столицей. В викторианском Лондоне можно было найти всевозможные, на любой вкус, искушения. Для того чтобы получить удовольствие, не требовалось быть обладателем огромного состояния: одни порочные развлечения обходились весьма дешево, другие стоили дороже. Не говоря уже о том, что некоторые мужчины продали бы свою душу за шанс вкусить сладкий нектар запретных наслаждений. И этот факт, вместе с осознанием того, какие чувственные утехи были доступны людям высшего общества, в котором состоял граф, привели его сюда сегодня вечером.
О похоти и продаже души Мэтью знал не понаслышке. Это был болезненный, запавший в память урок, который, однако, сослужил графу хорошую службу. Урок, который должен был окупиться нынешним вечером.
Считавшийся знатоком множества доставляющих наслаждение пороков, Мэтью был настоящим асом в таких вещах, как развращенность и скандал. И сегодня он использовал эту репутацию в своих целях.
Пока какой–нибудь истинный джентльмен, типичный представитель светского общества, изображал нравственное поведение днем и предавался разврату ночью, Мэтью и не думал натягивать на себя маску безгрешного. Графа просто не волновало мнение, которое могло сложиться о его персоне.
Мэтью не видел повода лицемерить: в самом деле, зачем притворяться джентльменом, если ты — всего лишь похотливый ублюдок? Он никогда не понимал, почему так необходимо вести себя словно два разных человека. На это тратилось слишком много сил, и все ради чего? Граф уважал этих притворщиков не больше, чем вора или каторжника. А возможно, думал он с легкой усмешкой, даже меньше. По крайней мере, в воровской среде существовали некоторые понятия чести, а у высоконравственных джентльменов в шикарных костюмах и с вежливыми улыбками чести не было вовсе.
