Город как деструктивный культ

Жизнь в городе не только приносит человеку экономические блага, но и деформирует личность человека. По мнению академика Н.Моисеева, это самый главный вопрос, от которого зависит не только будущее мегаполисов, но и общества в целом. «Это тот аспект концепции sustainable development, который совершенно выпал из всех национальных документов и не обсуждается на уровне Организации Объединенных Наций. А именно в его решении, может быть, и находится ключ к будущему».[1]

Жизнь в мегаполисах необратимо меняет человека, его «психическую конституцию». Это изменение системы духовных ценностей противоречит изначальной сущности человека: город постоянно воспроизводит «психическое расстройство как нарушение специфического человеческого способа существования. Это нарушение заключается… в утрате [человеком] по собственной вине свободы».[2]

Растущая концентрация людей в мегаполисе — это жизнь «в одиночку», несмотря на давку в транспорте. В городе человек предоставлен сам себе. Он безразличен окружающим, и они ему тоже безразличны. Это всего лишь помеха или конкуренты в его повседневной борьбе. Мы не знаем тех, кто заключен с нами в одной лестничной клетке.

Современный житель города отличается от своих отцов и дедов. Он редко находит возможность для обычного общения и, тем более, политических коммуникаций с окружающими. Индивидуализация потребления приводит к фрагментации и созданию субкультур, где дробление идет по внешним признакам — пол, возраст, этнос.

Манипулирование массовым обществом происходит путем противопоставления разных групп — мужчин и женщин, стариков и молодежи etc. Это приводит к разрушению традиционных коммуникаций и атомизации. Бодрийяр видит в этом всего лишь симптом человеческих, структурных отбросов, образующихся в результате «предпринимаемой в глобальном масштабе попытки идеального программирования, искусственного моделирования». Он заключает, что «…перед нами целостное общественное явление, в котором находит свое отражение определенный универсальный процесс — процесс концентрации населения и увеличения производства отходов. Речь идет о всемирной проблеме отбросов, ибо, если насилие порождается угнетением, то ненависть зарождается, когда человека отправляют на помойку».[3]

Условия мегаполиса способны существенно менять не только взаимоотношения людей, но и саму психическую структуру человека, а значит — и характер его дальнейшей эволюции, считает Н.Моисеев. Перед нами не просто смена образа жизни, а результат противостояния природы человека и городской реальности. Пропагандируемые стандарты оказываются за пределами того, к чему люди сегодня стремятся, «зомбированные не только условиями жизни в городах, но и средствами массовой информации, потерявшими чувство ответственности и рождающими опаснейшую положительную обратную связь, разрушающую духовный мир человека».[4] Бодрияр добавляет, что «мы наверняка уже преодолели этот порог в сфере социального, если учесть бурный рост населения, расширение сетей контроля, органов безопасности, коммуникации и взаимодействия, равно как и распространение внесоциальности, приводящее к имплозии реальной сферы социального и соответствующего понятия. Эпицентром этой инверсии фазы, этого гравитационного провала и является современный мегаполис».

Переход от традиционных обществ к обществам индустриальным сопровождался ситуацией отрыва от корней. Это ощущение утраты целостных представлений о мире и потеря устоявшихся принципов решения проблем вызвали протест повседневного человека. Ситуация была определена как приход «массового общества» или даже как «восстание масс». Сама массовость стала уже восприниматься как основной принцип функционирования современного общества — от формирования одинаковых стандартов поведения, потребления и далее к банализации социального поведения.

Реакцией человека толпы на вызов индустриальной культуры оказалось восстановление мифологии и подключение воображения как средства проживания в мире, «переописанном» как миф. Когда юный репортер называет себя «шахидом городских джунглей», он переживает волнующее соприкосновение со священным — всего лишь копируя одежду и жесты воина.

В условиях города расцветают различные тоталитарные секты. Считается, что успех этих квазицерквей определяется дефицитом общения и архаичностью традиционных церквей, не отвечающих «все возрастающим потребностям» горожанина, особенно жителей мегаполисов. Возможно, основная причина находится в поразительном совпадении практик повседневной жизни жителя мегаполиса с телесными и духовными практиками, сознательно применяемыми тоталитарными сектами для обращения в «истинную веру».

В городе, внешне предоставленные сами себе, мы живем «за стеклом», с постоянно открытой стенкой (по Мишелю Фуко — «паноптикон»). Мы оказались в таком месте, где городские власти и комментаторы ТВ так же бесцеремонны, как вербовщики сект. Нам некуда спрятаться, и это заставляет почувствовать беспомощность сопротивления. В исследовании Р.Лифтона «Перестройка мышления и психология тотализма»