Спустя два с половиной столетия после первого турне знаменитых сыновей Августа Рунгелинга «Братья Ринглинг», состоявшегося в 1884 году, «Последнее шоу на Земле» стало действительно последним. Убогое сооружение под заляпанным, натянутым на трех столбах тентом расположилось на окраине Оттавы. Грязные, разбитые дороги давно уже уступили место стальным рельсам, те, в свою очередь, асфальту, а закончилось все бумажной метелью.
Старые проблемы никуда не исчезли. Пожары, ураганы, лед, грязь, аварии, дожди, вымогательства, поломки, крушения остались привычными явлениями в жизни труппы. Но в век, когда решение проблем человечества стало делом само собой разумеющимся, цирк Джона О'Хары оказался вдруг никому не нужным. Ему просто не находилось места. Площадки, подходящие для обустройства цирка, стоили слишком дорого. Каждый километр дороги обходился в семьсот кредитов, взимаемых в качестве дорожных сборов, а за удобные, поросшие травкой поляны вблизи населенных пунктов приходилось отдавать до тридцати тысяч кредитов за сутки.
Впрочем, таких полянок становилось все меньше. И тем не менее цирк выдержал и это, и многое другое. Дорога его закончилась в Оттаве по иной причине, когда на пути артистов встала самая страшная преграда, нередко непреодолимая для многих учреждений, не вписывающихся в Систему. Такой преградой оказались законы об общественном благе, проводимые в жизнь неподкупными чиновниками.
– Они не желают уступать ни дюйма, мистер Джон.
Артур Бернсайд Веллингтон по прозвищу Ловкач, занимавшийся улаживанием многочисленных проблем, покачал седой головой, не поднимая глаз на сидевшего за столом Хозяина. Похоже, впервые за свои шестьдесят с лишним лет этот высокий худощавый человек ощутил себя в безвыходной ситуации. Он беспомощно поднял руки, но тут же уронил их. признавая поражение.
– Я не в силах сдвинуть их с места.
О'Хара потер глаза и, прищурясь, посмотрел на Веллингтона:
– А ты не пытался добавить сахарку, Ловкач?
Веллингтон кивнул:
– Эти ребята сыты, мистер Джон. Им ничего не нужно.
– А подбросить грязи?
Ловкач покачал головой:
– Таких чистюль я еще не видывал. Даже за парковку платят исправно. Никаких побочных доходов, никаких романов на стороне, никаких родственников на тепленьких местечках… ничего. – Он снова качнул головой. – И надо же натолкнуться на такую честность среди поли… – Веллингтон не договорил, потер подбородок, потом невидяще уставился на Хозяина.
– Ну что, Ловкач?
Веллингтон нахмурился:
– Возможно, ничего. Возможно, кое-что. Так, соломинка. – Он повернулся и, явно погруженный в какие-то мысли, вышел из административного фургона.
Несколько часов спустя, когда уже шло вечернее представление, О'Хара сидел в темном фургоне и рассеянно слушал звуки музыки, доносившиеся из-под главного купола. Прикрыв глаза, он откинулся на спинку стула. У цирковых музыкантов свой, особый звук. Конечно, профессиональные оркестры могут делать хорошие вещи, но привыкшее к звучанию цирковых инструментов ухо сразу уловит разницу. Ни один музыкант, скованный твердыми правилами нот, такта и пауз, не способен имитировать звук и ритм искусников шапито, наученных подстраиваться под пляшущих лошадей и слонов, причем так, что зрителю кажется, будто это животное танцует под музыку, а не музыка подстраивается под его движения.
О'Хара открыл глаза. На стене напротив окошечка кассы прыгали разноцветные пятнышки – отражения лампочек над главным входом. Тот парень в Бангоре – кажется, писатель? – спросил О'Хару, зачем ему это нужно. Он не сразу нашел ответ. И вправду – зачем? Работа с цирком и в цирке тяжела, опасна и не особенно прибыльна. Так зачем? Хозяин долго подбирал нужные слова, однако в конце концов укрылся за привычной фразой, затертой, но верной: «Это болезнь».
О'Хара подался вперед, положил локти на стол, опустил голову и закрыл глаза. Болезнь. Нет, хуже – пагубное пристрастие. Въевшаяся потребность, недоступная пониманию неотесанной деревенщины с пишущими машинками. А потому уважаемые представители средств массовой информации получали на свои вопросы один и тот же ответ, которым сотни лет отделывались те, кто посвятил себя цирку: «Это болезнь».
Впрочем, циркачи и сами не знают, почему ведут кочевую жизнь. Задавать вопросы – хитроумная игра, а ответы – если они и существуют – скрыты под краской, потом, шрамами, болью в глубине того, что зовется душой.
Цирк разъезжает. Это данность.
Может, мы должны спросить почему?
О'Хара распрямил спину, вытер рукавами щеки и оглядел пустой фургон. Потом тяжело поднялся, дошел до стола и вернулся к двери. Он чувствовал тяжесть прожитых лет, а Веллингтон работал в шоу еще тогда, когда Хозяином был отец О'Хары.
Может, наши лучшие годы уже позади?
Он провел ладонью по коротко подстриженной седой бороде и кивнул самому себе.
О'Хара открыл дверь и втянул запах площадки. Странная смесь – трава, солома, сладости, звери… Дневная пыль улеглась, воздух стал прозрачнее, от чего лампочки горели ярче, резче. Музыканты перешли на вальс, сопровождающий выступление воздушных гимнастов. Значит, жить цирку остается всего шестьдесят четыре минуты. Непривычно видеть, что два купола, над ареной с животными и над площадкой, где развлекали детей, до сих пор не сняты. В обычных обстоятельствах брезент уже стянули бы, скатали и уложили на место, готовясь к переезду, а рабочие собирались бы снять и главный купол, как только последний зритель исчезнет из виду.
