Мелкий дождь, предвестник скорой осени, моросил с утра. К полудню небо заволокли тяжелые серые тучи. Машины еле ползли, блестя включенными фарами, готовые в любой момент намертво застыть в часовой пробке.
Красникова, как любого нормального водителя, заторы напрягали. Только он старался воспринимать их философски, как что-то неизбежное и само собой разумеющееся. Каждодневная суета требовала перерыва, пусть даже в такой принудительной форме, как пробки. В такие минуты вынужденного безделья он отпускал бесконтрольно мысли, включал громче музыку и предавался мечтаниям.
Но сегодня, набрав скорость и матерясь в душе, он вел себя на трассе по-хамски, боясь застрять в пробке. Красникову стало глубоко наплевать на сигналы и неслышную брань за закрытыми окнами. Он опаздывал на встречу, где решался вопрос: «Быть или не быть». Никакой шекспировской философии в этом не было. Вопрос жизни и смерти, пусть и отдаленной, касался лично его, Максима Валентиновича Красникова.
Телефон, брошенный на сиденье, задребезжал. Боковым зрением, следя за дорогой, Красников увидел въевшийся в память номер.
– Да еду я! Еду!
Он нажал на газ и вильнул в средний ряд прямо перед носом старого «Москвича». Водитель, видать, не привыкший к такой беспардонности, зло посигналил.
Через десять минут он приткнул свой джип в тихой улочке. Воровато осмотрелся по сторонам и перешел дорогу.
Мужчина, внимательно наблюдавший за Красниковым, презрительно улыбнулся.
– Вы опоздали.
Красников молча кивнул на приветствие и сел рядом с водителем, не реагируя на замечание. С этого момента осталось пережить несколько минут. Встречи с Барковым были короткими, но за это время успевал разрушиться триллион нервных клеток. Сколько клеток вмещается в понятие триллион, Красников не знал. Только после каждой такой встречи он долго приходил в себя. В смерть нервных клеток приходилось верить не понаслышке.
Максим Валентинович, пока водитель не вышел из машины, завороженно наблюдал за прохожими. Из невзрачного офиса выбежали хохочущие девушки. Старушка вела плачущего внука. У маленького человечка было свое маленькое горе. Ему до слез захотелось оказаться в этой разношерстной толпе.
– Как дела? Интересующую информацию, надеюсь, теперь мы сможем получить?
Скрипучий голос донесся с заднего сиденья и вернул Красникова в неотвратимую реальность.
– «Жучок» прикрепил. В конференц-зале, – уточнил на всякий случай Красников и тут же почувствовал допущенную оплошность. Он старался не смотреть в глаза Баркову, но по тому, как тот хмыкнул, неприятный холодок пробежал по спине.
Никакого указания насчет конференц-зала ему, естественно, никто не давал. Но это здесь, сидя в машине, легко рассуждать, где место «жучка». На самом деле он даже не помышлял о том, чтобы маленькое устройство, похожее на фасоль, с торчащими усиками-антеннами, прикрепить в кабинете генерального директора банка.
– Документов у меня нет. Пока нет, – исправился Красников. – Но я этот вопрос решу в ближайшее время.
Обещание прозвучало излишне заискивающе. Для полноты картины недоставало только шмыгнуть носом. Красников незаметно посмотрел на часы.
– Знаете, Максим, как говорят: «Плохому танцору…», – вздохнул собеседник. Вы не забыли, на каких условиях погасили свой долг? Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
– Я все сделаю. Все, как договаривались. – Красников выговорил обещание на одном дыхании.
– Самый крайний срок – две недели. Иначе…
Что могло последовать после «иначе», Красников и сам знал не хуже Баркова. И были это вовсе не пустые угрозы.
– Уж постарайтесь. И обратитесь к Дорохову. Прислушайтесь к моему совету. Удачи вам, Максим Валентинович.
Встреча подошла к концу. Триллион клеток разрушился. Жизнь укоротилась на несколько минут. Красников, не смотря под ноги, опустил свои дорогущие туфли в грязную лужу и, чертыхнувшись в душе, не прощаясь, хлопнул дверью. Втянув шею в ворот кашемирового пальто, он быстро зашагал обратно к своей машине. Чувство облегчения постепенно сменялось безмерной ненавистью.
Эта ненависть имела десятилетний стаж и направлялась на одного человека – Павла Стрельникова.
* * *
В гостиной непривычно пахло валерьяной и пустырником.
– Давление сто пятьдесят на сто.
Саша привычным движением сжала в руке манжетку. Воздух с шипением вырвался наружу. Стрелка тонометра последний раз метнулась по шкале и замерла на отметке «ноль».
– Софья Петровна, бросайте курить. Это я вам говорю как врач. И доживете до ста лет.
Последнюю фразу она произнесла неестественно заученно, скорее по привычке, не вкладывая никакого особого смысла, ибо и сама не находила этого смысла в таком долголетии. Что хорошего в дряхлости и ненужности, особенно когда ушли близкие и родные люди? Разве это жизнь? Только человек – такое существо, что всеми силами цепляется за эту жизнь. Пусть и дряхлую.
– Это, Сашенька, только в молодости кажется, что жить до ста интересно. – Софья Петровна спрятала под плед сухонькую руку. – Хотя жить хочется. Показалось – умираю. Страшно стало, как последней грешнице. Вот всполошила тебя и Пашу. А раз, по твоим прогнозам, еще буду жить, то пойдем пить чай, – прокуренный голос заметно ожил.
