В узкое зарешёченное окошко школьного карцера было видно только небольшое пространство возле дровяного склада. И то, чтобы полюбоваться этим простым и унылым видом, Фрину надо было немного подпрыгнуть, уцепиться за прутья решётки, и подтянуться, что триннадцатилетнему пацану было не так то и просто сделать.
В небольшой, четыре на четыре шага, камере ничего не было, кроме сделанного из того же магического мрамора, из которого была сделана и сама школа, широкого выступа вдоль левой стены, на котором могли спать провинившиеся ученики.
Фрин услышал, как лязгнул засов соседней камеры.
— Не проголодались ещё, Крес? Вот, ваш завтрак.
Голос Цадия, пожилого угрюмого раба госпожи Кары, их школьной директрисы, звучал сочувствующе — раб жалел всех учеников, которым выпадало какое-нибудь наказание, хотя, именно он, по приказу своей хозяйки, выполнял, помимо обязанностей дворника, ремонтника и истопника, ещё и обязанности тюремщика и экзекутора.
Сочувствие к ученикам не мешало ему относиться и к последним обязанностям всегда ответственно — свою хозяйку он не столько боялся, сколько уважал, и все её поручения выполнял добросовестно.
Впрочем, такое отношение к госпоже Каре было и у учеников школы. Всегда выдержанная, ровная в отношении всех учеников, независимо от их происхождения, она не выделяла из них любимчиков. Хотя, Фрин подозревал, что по отношению к нему, она более снисходительна, пусть внешне это никак и не проявлялось.
Тем не менее, Фрин был уверен, что если бы в драке с Кресом участвовал кто-нибудь из других учеников, а не он, то стоянием коленями на горохе и карцером на сутки, наверняка бы не обошлось — в столярной мастерской у Цадия, в высокой плетёной корзине рядом с лавкой, всегда были наготове свежие розги.
— Так, и Фрин ждёт свой завтрак, — бормотал раб, открывая запор двери в его камере, — Вот, ешь, — сказал он, входя и доставая из большой корзины, из-под крышки, глубокую тарелку, флягу и свёрток, — Обедать будешь, я слышал, уже в госпитале.
Одной из причин особого отношения к нему директрисы, как предполагал сам Фрин, было то, что он, будучи, хоть и не сильным, магом, сумел освоить заклинание исцеления. А другой причиной — то, что он не отлынивал, ни от занятий, ни от вечерней работы в госпитале, где он помогал лекарям, не обладавшим магическими способностями, лечить больных и раненых.
Пусть он и не обладал такой огромной магической мощью, как у графини Ули ри, Шотел, но магия есть магия — даже слабая, как у него, она вытаскивала из объятий смерти, казалось бы, совсем безнадёжных пациентов.
Жаль, что скидок в учёбе ему за это никто не делал, да и за плохое поведение по головке не гладили.
— Крес! — крикнул он в открытую рабом дверь, когда тот выходил из камеры, — Ты меня прости за вчерашнее. Я сам не знаю, чего так разошёлся.
— Это ты меня прости, Фрин, — глухо раздалось из-за закрытой двери камеры товарища, — И спасибо, что исцелил синяки, которые сам и поставил.
— Вот, молодцы какие, — похвалил их Цадий, закрывая на засов дверь, — Тока лучше бы вы вчера друг дружке морды не били, — добавил он, уже удаляясь по коридору, — В следующий раз, чую, хозяйка точно вас на лавку ко мне отправит.
Голодом в карцере не морили и даже порции тут были не меньше, чем в школьной столовой. Фрин свернул тюфяк, лежащий на мраморном выступе — не только голодом морить, но и портить здоровье провинившихся школьников спаньём на холодном камне, никто не собирался — и разложил принесённую еду.
Здесь, не в общей школьной столовой, а в одиночестве, он вдруг вспомнил, как первый раз в стенах школы наелся до отвала, и как директриса ругала Лидору, повариху, когда ему стало плохо от переедания.
Фрин старался меньше вспоминать о прошлом, в котором, кроме холода, голода и побоев, практически ничего и не было. Он не знал, ни откуда он родом, ни кто была та женщина, которую он мог бы называть своей матерью.
Осознал Фрин себя, насколько он помнил, в каком-то обозе, который, казалось, бесконечно долго, откуда-то и куда-то ехал. Помнил чью-то красную мужскую рожу, которая постоянно на него кричала. А потом он оказался на одном из постоялых дворов возле города Эллинса, что был на сотню лиг южнее Нимеи, второй столицы Винора.
Но, про географию эту, он узнал уже здесь, в школе. А тогда он был оставлен на том постоялом дворе, где с тех пор и до семи или восьми, он и сам не знал свой точный возраст, лет работал во дворе, убирая мусор и подметая дорожки.
Видимо, тот красномордый мужик, как теперь понимал Фрин, был не очень-то и плохим, раз не охолопил его и не продал в качестве раба — кто бы там стал разбираться? — а просто бросил.
Потом были какие-то злые вооружённые люди, которые разграбили и чуть не спалили все постройки двора. Семья владельца постоялого двора оказалась в таком положении, что и себя-то с трудом могла прокормить. И снова Фрин оказался в обозе, с которым и прибыл в Промзону.
Предоставленный сам себе, он занимался подёнными работами у разных хозяев и попрошайничеством. Один раз, даже, удачно украл почти треть лотка булочек у зазевавшегося пекаря.
