Гарри Тертлдав
Гений
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
«The Daimon» by Harry Turtledove. // Worlds That Werent. By Laura Anne Gilman (editor). Penguin/Roc, 2002, pp. 1 — 62. Copyright by Harry Turtledove Translation copyright by Pavel Nikiforovitch-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Лавка башмачника Симона находилась неподалеку от юго–западного угла афинской агоры, совсем рядом с камнем, отмечавшим границу рыночной площади. Узкая дорожка отделяла лавку от Толоса — круглого здания, в котором заседал Совет Пятисот. Внутри лавки Симон вбивал железные гвозди в подошву сандалии. Его сын орудовал шилом, обрабатывая костяные дырочки, предназначенные для кожаных завязок. Двое внуков резали кожу на новую обувь.
Снаружи лавки, в тени оливкового дерева, мужчина лет пятидесяти пяти прогуливался туда и обратно, споря с компанией нескольких человек помоложе, включая юношей. Он был некрасив, хоть и по–своему симпатичен — лыс, густобров, толстонос и с седой бородой, которую явно следовало бы подстричь поаккуратнее.
— Как видите, друзья мои, — говорил он, — мой гений сказал мне, что этот выбор действительно ниспослан богами, и что он может привести к чему‑нибудь великому. Таким образом, хоть я вас люблю и уважаю, но все же обязан слушать не вас, а заключенный во мне дух.
— Но, Сократ, ты уже дал Афинам все, что они могли от тебя потребовать! — воскликнул Критий, самый, без сомнения, знаменитый человек из всех собравшихся, да и самый старший, если не считать самого Сократа. — Ты сражался под Потидеей, Делионом и Амфиполем. Но последняя из этих битв состоялась семь лет назад. Ты уже не столь силен и молод, как прежде. Тебе не нужно отправляться в Сицилию. Останься здесь, в полисе. Твоя мудрость куда ценнее для города, чем твое копье.
Остальные наклонили головы в знак согласия. Юнец, на чьих щеках только–только появилась первая щетина, сказал:
— Он говорит за нас всех, Сократ. Мы нуждаемся в тебе гораздо больше, чем эта экспедиция.
— Как это один человек может говорить за другого, Ксенофонт? — спросил Сократ, после чего поднял руку. — Оставим этот вопрос для другого раза. Вопрос же для этого раза таков: почему я должен сражаться за мой полис с меньшим рвением, чем, скажем, он?
Он указал на гоплита, проходившего мимо лавки Симона. Забрало бронзового шлема было сдвинуто вверх, так что лицо пехотница оставалось открытым. На его плече покоилось длинное острое копье, а на бедре висел короткий меч. Позади него шел раб, несший панцирь, поножи и круглый бронзовый щит.
Критий утратил философское спокойствие, которого обычно не терял в компании Сократа.
— Да пусть вороны заклюют Алкивиада! — взорвался он. — Он не для того попросил тебя плыть с ним в Сицилию, чтобы ты разил врагов своим мечом. Ты ему нужен лишь для бесед, подобно тому, как какая‑нибудь гетера, которую он наверняка возьмет с собой, нужна ему лишь для согревания постели. Ты отправляешься туда лишь с одной целью — чтобы потешить его проклятую гордыню.
— Нет, — покачал головой Сократ. — Я отправляюсь, потому что это важно. Так говорит мне мой гений. Я слушал его всю мою жизнь, и он не разу не свел меня с верного пути.
— Теперь уж мы его не переубедим, — прошептал один молодой человек другому. — Когда у него в глазах появляется этот взгляд, он становится упрям как осел.
Сократ посмотрел на герму перед лавкой Симона, представлявшую собой каменный столб с грубо вырезанным лицом Гермеса наверху и гениталиями бога заметно ниже.
— Храни меня как следует, о покровитель путешественников, — пробормотал он.
— Будь осторожен, Сократ, — сказал кто‑то. — Смотри, чтобы тебе не оттяпали нос или фаллос, как многим гермам в прошлом году.
— Да, и народ говорит, что Алкивиад лично участвовал в этом богохульстве, — добавил Критий. Последовало многозначительное молчание. Не Критию было говорить о богохульстве. Он презирал богов не меньше, чем Алкивиад — однажды он заявил, что богов выдумали жрецы, чтобы держать простонародье в повиновении.
Но вместо того, чтобы указать на это, Сократ лишь сказал:
— Разве мы не видели, о наилучший, что нам не следует принимать слова на веру, не попытавшись сначала узнать, сколько в них содержится правды?
Критий покраснел и отвернулся, охваченный гневом. Если Сократ это и заметил, то виду не подал.
* * *
«И это все — мое».
Алкивиад посмотрел на триеры и транспорты, расположившиеся в Пирее, афинской гавани. Шестьдесят триер и сорок транспортных судов, которые должны были с минуты на минуту отплыть в Сицилию, источали все великолепие, на которое были способны их командиры–триерархи. Глаза, нарисованные на носах кораблей, казалось, с энтузиазмом смотрели на запад. Корабли были длинными, низкими и блестящими, а также узкими, почти как угри. Некоторые из триерархов отполировали бронзовые тараны так, что те сменили цвет с обычного зеленого (почти такого же, как у морской волны) на медноватый красный. Краска и даже позолота украшали носовые и кормовые мачты.
