У почтовой конторы в городе Черная Грязь стояла мужицкая телега, около которой суетились сам хозяин телеги (обтерханный такой мужичонка с рыженькой клочковатою бородой и с каким-то необыкновенно испуганным лицом) и почтамтский сторож, отставной унтер-офицер, с большими седыми усами, серьезный и повелительный старик. Он сердито покрикивал на мужика, помогая ему взвалить на телегу какой-то большой тюк пуда в два.
– Ну, ну! – командовала военная кость. – Чего стал? Наваливай, наваливай! Что же, в самом деле, сам я, что ли, стану вместо тебя это дело делать?
– Ослобони, бога для, милый человек, – умолял мужик. – Сейчас бы мы с тобой дернули за это по махенькой, вот те Христос, дернули бы!
– Поговори! – прикрикнул солдат, и тюк грузно упал в телегу. – Тут, братец, никакая махенькая не поможет. Вези как приказано. Слышь: не забудь, как тебе его высокоблагородие господин почтмейстер наказывал говорить: так и так, мол, Архип Петрович! Милость, мол, вам большая вышла. В самой Москве, мол, узнали про вас господа синаторы и вот, мол, газету вам шлют. Почтмейстер, мол, оченно вас с такой милостью проздравляют… А что ежели ты, шельма, мне про питье энто говоришь, так ты мне деньгами сейчас подавай, потому как же иначе-то?.. Так вот, вынимай же и помни. Слышь?
– Слушаю! – печально откликнулся мужик, усаживаясь в телеге как можно подальше от тюка.
– И избави тебя боже потерять али бы как иначе попортить, – беда! – все строже и строже внушал солдат. – Тут весь свет описан… Моря опять… Ты скажи: маленькие они, моря-то, али нет?
– О господи! – мысленно перекрестился мужик. – Где им быть маленьким?
– Пытаму, ежели ты ево потеряешь, рази ты можешь другую такую же сочинить, а?
– Где уж?
– То-то же! Марш!
– Н-ну, тр-рогай! – в свою очередь скомандовал мужик послушной лошади, и телега тронулась. Солдат счел своим долгом постоять на крыльце конторы и посмотреть, как именно поедет таинственный тюк.
– Смотри ж, сберегай! – еще раз крикнул он с крыльца. – Как можно сберегай, – все силы…
– А я вот его свитенкой прикрою, – торопливо ответил мужик издали, – чтобы он не тово… Чтобы он как-нибудь… бог е ведь знает…
– Прикрой, прикрой, – согласился унтер. – Оно лучше будет так-то, сохранней! – Потом он тихим шепотом прибавил: – Скажи, пожалуйста: народец какой, а? От самих господ синаторов не хотел посылки отвезть. Я, говорит, боюсь, как бы мне не проштрафиться… Экой народ необразованный, право!
– Вот напасть! – толковал тоже и мужик уже на дороге. – Что, ежели она пропадет?
И вслед за тем он пристально осмотрел окрестные поля и дорогу впереди и назади, приподнявшись для этого на телеге во весь рост, а потом перекрестился, завернул роковой тюк в свою свиту, твердо сел на него и принялся есть зеленый, словно бы из кирпича сделанный, с конопляным маслом, калач, прихваченный им в дорогу для скуки на городском базаре…
Через час уже мужик ехал широким-широким полем. В нем совершенно терялся и сам мужик, и его лошадь, и телега. Словно муха, ползли эти три существа по тугой дороге, между кособокими вешками, густыми хлебами – и ни эти хлеба и вешки, ни раскаленное небо, ни ослепительно яркое солнце, никто и ничего не подсказывало мужику, что это такое везет он; а он все думает, все это он упорно всматривается в горящую полдневным пожаром даль, не покажется ли там кто-нибудь, кто бы сказал ему, что это такое именно. Зеленый калач пришел к концу, – ничего не осталось делать, как только сидеть и думать, думать и пугаться. Тоска!..
– Надо полагать: штрафные это какие-нибудь? – наконец предположил мужик. – Нонича это пошли все штрафы… Беда!
«Это точно!» – тосковали сожженные солнцем хлеба, деревья и травы.
– А может, и другое что? – продолжалась мужицкая дума тоскливая. – Может, и набор какой, ведь оно не узнаешь.
«Как узнать! – соглашались хлеба, деревья и травы. – Простому, слепому человеку про это никак невозможно узнать».
Но не слышит мужик этих голосов тайных, которые редко кто может слышать. Все молчит около него, – и едет он – и тоскует и думает, что как бы в селе на миру, чего доброго, не притаскали его за такие дела всем миром-собором.
– Тут как раз на поронцы наскочишь, да еще, пожалуй, полведра велят становить. Нонича на этот счет осторожно!..
Но вот впереди показалась небольшая партия солдат, с ружьями, тяжелыми ранцами, в расстегнутых шинелях, в красных ситцевых нагрудниках, толсто подбитых ватой, У редкого из них не было в руках гармоники, а один из партии так даже играл барыню на самоделковой скрипке и в то же время, несмотря на страшную жару, бойко подплясывал. При виде этой веселой группы у мужика немного отлегло от сердца.
– Эй, земляк! – вдруг заговорил скрипач, подбегая к телеге – Как тебя звать-то? Я забыл…
– Был Лука!
– Я так и думал. Купи, Лука, трубку у меня. А? Вот так трубка! Вся она из цельного азиатского камня сделана, а достал тот камень со дна морского один арап, с него после всю шкуру содрали, потому он был кошшунник, которые, знаешь, может, кошшунствуют какие.
– Ах ты черт! – похвалили скрипача товарищи, усаживаясь в телегу к Луке. – Он у нас, дядя Лука, шутник, только злости в нем нет. Ты его не бойся, нас кстати подвезешь.
