Ситуация была безнадёжная, и рассчитывать на спасение не приходилось. Конечно, оставались чисто теоретические шансы, но они потому и называются «теоретические», что на практике никогда не осуществляются. В самом деле, нереально надеяться на то, что сейчас я раза три подряд по полной взгрею противников на распасах, а потом дважды мне придёт мизер или десятерная. В шахматах в подобной ситуации я положил бы короля и сказал: «Сдаюсь», а в преферансе приходится уныло доигрывать, с каждой раздачей всё глубже опускаясь на самое дно, чтобы до конца испить чашу унижения.
Открылась дверь, и в комнату вошёл Толя Егоркин, завхоз экспедиции. Я сразу же свернул окно с преферансом, и на мониторе высветился предусмотрительно выведенный график работ по монтажу оборудования, чем я, по идее, и должен бы был заниматься. С минуту я пристально изучал график, изображая напряжённую работу мысли, потом перевёл взгляд на Толю.
— Чего тебе? — с неудовольствием спросил я, но тут же заметил его виноватый вид и вспылил: — Опять? Что на этот раз?
Не знаю, каким образом Егоркин оказался на этой должности, но только худшего завхоза наверняка не было ни в одной экспедиции мира. Перед нашим отъездом те, кому доводилось работать с ним раньше, сочувственно поведали мне, что у него вечно что-нибудь пропадает ещё до прибытия на место и, сверх того, чего-нибудь не хватает после возвращения. Одними загадочно исчезнувшими продуктами можно было бы год кормить всё население Эфиопии, но, судя по телевизионным программам, там они тоже не всплывали. При всём при том, уверяли они меня, это честнейший парень, и все пропажи — результат не махинаций, а обычного разгильдяйства.
— Прибор… — выдавил из себя Толя.
— Замечательно! — от злости я даже снова открыл преферанс и с каким-то странным удовольствием наблюдал, как компьютер сдаёт мне полную дребедень. — Нас выкинули чёрт знает где, вертолёта не будет все эти полгода, пока мы монтируем и испытываем машину; через полгода прилетает шеф, а с ним ещё куча всякого народу, включая кого-нибудь из правительства, и спрашивает: «Ну, как, ребята, всё готово?», а мы отвечаем: «Никак нет, шеф, Егоркин потерял…»… что ты потерял? Какой прибор?
— КМЛ-14.11, — пробормотал он, глядя в список.
— Ага! — сказал я, пытаясь припомнить, что это за штука, но не смог: видимо, это что-то из хозяйства ребят. — А знаешь ли ты, Егоркин, что это за прибор?
Была у меня слабая надежда, что он знает, но Толя, не поднимая на меня глаз, отрицательно помотал головой.
— Ну, конечно! — саркастически сказал я. — Откуда же тебе знать, что это — наш самый главный прибор, без которого невозможна отладка ни одного узла! Что без него — хоть назад улетай!
Я остановился. При виде несчастного Егоркина могла пропасть и бо́льшая злость, чем от проигрыша компьютеру в преферанс. А самое главное, я прекратил экзекуцию потому, что глупо было надеяться, что Толя осознает и начнёт добросовестно выполнять свои обязанности. Гораздо важнее было выяснить, что это за штука и как её отсутствие скажется на ходе работ.
— Позови ребят, — мрачно сказал я, — а сам займись кухней!
«…Бросить недоигранную пульку допускается лишь в крайних обстоятельствах непреодолимой силы, которые можно признать форс-мажорными: стихийное бедствие — пожар, наводнение, — вход в город армии противника, неожиданная необходимость отъезда, резкое ухудшение самочувствия (обморок, сердечный приступ, внезапная смерть) и т. п….» (Кодекс преферанса: этика Игрока).
Я решил, что случившееся вполне укладывается в эти «и т. п.», закрыл игру и стал анализировать ситуацию.
Академик Николай Григорьевич Истомин был гением. Все свои открытия он совершал легко, иногда даже на ходу или в разговоре с кем-то. Сам он просто физически был не в силах работать над всеми своими изобретениями, поэтому несколько групп учёных одновременно занимались этим, а академик только курировал их работу. Я был очень горд, что всего за пять лет научной деятельности сумел привлечь к себе его внимание, и он предложил мне возглавить группу по монтажу и отладке его машины для телепортации. Прекрасно помню чувство полного обалдения, когда в голове только звучало: «Сам Истомин! МНЕ! Ура-а!», и было абсолютно наплевать, чем именно мне предстоит заниматься. В этом состоянии блаженного идиотизма я просто пропустил мимо ушей какие-то его пояснения, но, тем не менее, у меня хватило наглости попросить его позволить мне самому сформировать группу. Николай Григорьевич согласился сразу: у него и без этого хватало дел. Вот так я получил возможность вытащить в серьёзную науку своих друзей-однокурсников, которым просто повезло меньше, чем мне: будучи классными специалистами, они зарабатывали на жизнь чем придётся. Сергей Хохлов работал в автосервисе, Илья Мазаев — заточником на небольшом заводике, Юрий Лузгин токарил в какой-то шарашке. Конечно, все мы правильно оценивали ситуацию: это наш главный шанс, чтобы попасть туда, куда мы и стремились все институтские годы. И вот теперь из-за балбеса Егоркина всё поставлено под удар в первый же день.
Пока я грустно над этим размышлял, в комнате собрались те, кого я про себя тщеславно именовал «моя команда».
