(ОДИН СРЕДИ ЛЮДЕЙ).
ИЛИ ТЕЛО ВЛАСТИ II.
Л-т П.П.Шмидт. Меня «судят за то, что я остался верен народу своему».(1867-2012гг).– К 145-летию.
«Homo proponit, sed Deus disponit «-
«Человек предполагает, Бог располагает «.
СЕКТОР КРУГА I
Вы от обедни шли, и в милосердный час
Прекрасная рука убогих одаряла
«Подражание Петрарке».
(Студия М.Лозинского)
Jose-Maria de HEREDIA. Les TPOPHEES.
Чтобы да как бы не говорить, а жив был курилка, всем курам на смех и за кулисами городов, пространства и времени топал своим путем, даже и не ожидая, что с ним сотворит Судьба. В краю необозримом под вольный бег чудищ мнил себе, что защищён щитом небесным сюзерена. И в том видел смысл своей жизни, что судьбой опоясана и даст ему не только перебиваться с куска на кусок, но и по времени и лакомый кусочек поиметь, а лавры пожинать ему некогда, поскольку всегда дело на лад пойдёт, коли не будет бояться он ошибок жизни, как чёрт ладана, а будет переносить трудности этих ошибок, а не наобум петь лазаря.
А потому мечтал он побывать в других городах, повстречаться, познакомиться с новыми людьми, своими глазами увидеть мир по доступности ему данной Пресвятой Богородицей, а был он натурою необыкновенною, впечатлительною, страстною, и ум его работал в разрешении тех или иных сомнений, вызванных всевозможными явлениями тревог жизни, на которые он искал ответы.
В прошлом было всё, что называется и обучением, и учением, и постижением. А это значило тяжкий труд и тяжкие сомнения несогласия с тем, что говорили толстые, пропитанные сыростью и пылью фолианты с выцветшими страницами, так как Гутенберг уже давно поставил на службу людям эти толстенные печатные книги, в которых шрифты приобретали и послушную стройность для пробегания их взглядом и цельность понимания смысла, когда абзацы текста, в отличие от рукописных, давали возможность ловить на лету мысль автора. Совсем другое все эти клинописные нагромождения, которые строились на камнях или крючковались на папирусах, а с ними ему приходилось высоко летать, пока смысл написанного доходил до него. Он не мог остановиться и всё учился, потому что природа вещей ему казалась попрежнему тёмной и долго, и не редко приходилось ему лизать пятки Истине, с лихвой возвращая себе утерянную мудрость и превращая её в дом собственных открытий.
После Вены он, наконец, посетил Зальцбург и преклонил колени у надгробного камня: «Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, прозванный Парацельс, 1493-1541». Всё же нужно было отдать должное его Создателю, который просто переформировал его из времениподобного материала в химическом субстрате жизни, т.е. повторил, клонировал его из того, чем он был, исчезал и снова превращался с нескончания века, пока не стал сегодняшним Гомункулюсом, или просто Гомункулом, который не лез в глаза, на рожон , но петлей души, являя мысль, оказывался в голове или головах, так что можно без натяжки было сказать: «Мысли полезли в голову! «.Вот почему он мог быть везде и нигде. Он мог быть и в умном, и глупом, и дураке, и хитром, и добром, и злом. Он был Гомункул и не мог кануть в лету до тех пор, пока существовали люди, проходя с ними и через них все ступени человеческой мистерии, одним словом он являл собой тем необходимые бактерии и даже ещё многие другие более мелкие жывые существа, которые управляли людьми от рождения до кончины, оставаясь вечными, т.е. бессмертными. Поэтому мафусаиловы лета были для него как бы пеленками нерожденного существа. Он сознавал, что есть непременная живая летопись человечества и вместе с каждым человеком нес и свой фунт лиха, поскольку надевал личину личности, то лишаясь ума, превращаясь в живого мертвеца, то показывая товар мудрости и высокого сознания другим. Умирали люди. Он Гомункул никогда не умирал. Это они истлевали по окончании жизни, а не он. Это их прах развеивали после истязаний и пыток, а он не имел праха.
И если как сейчас, когда он думал и работал в уме, войска французских изуитов двигались из Кёльна к Нассау, где протестанты разбили свой лагерь и приближалось лязгание Гиссенского сражения, то все эти люди, обуреваемые страстями, в том числе и религиозными, становились болью собственных страданий и переживаний, становились прахом собственного бытия, но это никак не влияло на мудрость его самочувствия, но увеличивало его беспокойство, т.е. отравляло его текущую размеренную жизнь появления плодов его мыслей, а чувства, формируемые беспокойством столкновения масс людей, являющих собой коловращение событий, в которых они истязали себя во времени и пространстве, было для него собственным беспокойством, но никак не сказывалось на его существовании, поскольку он был вне времени и пространства, но освобождал и время, и пространство, занимаемое людьми на земле. Если бы это освобождение от людей прекратилось, то прекратилось бы и его существование. Он был всегда. Он везде. Он был как бы бактерией мира, в котором люди существовали, пользовались результатами его мыслей и бесконечного труда, но в которых являлся и он сам в их плоти, в их крови, в их размножении, – он был сам человеком. Влезая в душу, он в сердце существовал как беспокойный пульс времени, отчего сами люди сознавали себя и во времени, и в пространстве как существа, которым отмерено прожить жизнь и как растению отцвести, отчего и часовой механизм, и животное, и растение имели только лишь собственный ход времени, как и сам человек.
