— А пялиться на чужих людей некрасиво!..
— Кто сказал?
— Мама!
Кудрявый бутуз лет шести подумал, сунул палец в нос и уточнил с гордостью урожденного жадины:
— Моя мама!
— Ну раз мама… тогда да, конечно… Ты не в курсе: кто здесь Жора Мясник?
— Дядя Жорик вон там, на ящике!
Мужчина поправил очки: дорогие, французские, в золотой оправе от «Antoine Bourgeois». Антибликовый пластик зловеще сверкнул зеленью, как глаза хищника.
— Они все на ящиках…
— Дядя Жорик с бухлом!
— Они все с бухлом…
Очкарик был прав: трое грузчиков, коротающих обеденный перерыв во дворе, у черного хода в «Гастроном», сидели на дощатых ящиках и трепетно разливали вторую бутылку портвейна «Таврического» в пластиковые стаканы. Стаканы были пивные, поллитровые, с жеваными краями. От вина посуда отсвечивала густо-лиловой тьмой, напоминая гроздь персидской сирени.
— Дядя Жорик самый главный!
— Э-э… В каком смысле?
Бутуз аж подпрыгнул от такой вселенской тупости собеседника:
— На розливе сидит! Ну вы ваще…
— Ага, я ваще…
Соглашаясь, очкарик явно имел в виду что-то свое, непонятное чужому человеку. Так сознаются на приеме у венеролога в дурной болезни, подхваченной в командировке.
— На, держи, умница… Привет маме!
Он сунул бутузу пачку жевательной резинки. Мальчишка возликовал, сунул в рот горсть мятных подушечек и умчался играть в «банки». Еще за три метра от «стартовой» черты он запустил биту — обломок держака от швабры — в полет, и та лихо снесла пустую жестянку из-под ананасных ломтиков. Девчонки, оккупировавшие неподалеку раздолбанную карусель, брызнули прочь, спасаясь от снаряда. Старушки на лавочке заворчали с неодобрением, вспоминая, как в мезозойскую эру претерпели от таких же хулиганов. Бутузовы соратники хором завопили: кто от зависти, кто от восторга, кто просто так, за компанию.
А грузчиков пустые банки интересовали мало. Грузчики сказали тост: «Ну!..», выпили портвейн, отдали бутылки сборщику стеклотары, деду в потертом камуфляже, и принялись деловито закусывать хлебом со шпротами.
— Серый, жди здесь, — сказал очкарик шоферу, высунувшемуся из окна черного «лексуса». Шофер кивнул. У него было глуповатое и добродушное лицо человека, достигшего предела личных амбиций.
— Проходимец! — внятно сказала одна из старушек, ткнув спицей в сторону машины. Наверное, имела в виду ходовые достоинства джипа.
Очкарик пересек двор и остановился возле грузчиков.
— Добрый день! — сказал он. — Жора… э-э… Георгий? Извините, отчества не знаю…
Мордатый детина поднял голову.
— Ну, — сказал детина не пойми к чему.
Радушия в его голосе не ощущалось.
— Вот деньги, — очкарик достал из бумажника крупную купюру и протянул ее другому грузчику, молодому парню с рябыми щеками. — Сбегайте в магазин, возьмите водки. И закуски получше. А вы, — это уже адресовалось третьему, — прогуляйтесь за компанию. Чтоб правильно скупился. Хорошо?
В голосе очкарика сквозила определенная харизма.
Обращаться к грузчикам «на вы» не всякий умеет.
— Ну, — без большого одобрения, но и не возражая, повторил мордоворот Жора. — Палыч, сходи с Хлебчиком. Водки не надо, она вся паленая. Бери крепленое. И сала венгерского, с красным перцем. И черного хлеба буханку. Сдачу вернешь начальнику.
Оставшись наедине с очкариком, он уцепил шпротину за чахлый хвостик, заглотил целиком и в третий раз сообщил:
— Ну?
— Меня зовут Лазарь Петрович, — очкарик присел на освободившийся ящик, поддернув отутюженные брюки. — Меня к вам направил Глеб Артюхов. Ваш клиент. Вы помните Глеба?
— Ну, — кивнул Жора, не балуя гостя разнообразием. — Какие проблемы, Лазарь?
— Я жену не люблю.
Наверное, любой собеседник должен был удивиться такому ответу. Любой, но не Жора Мясник.
— Я тоже, — сказал он. — Хрена их любить, жен?
— Вы не понимаете. Я ее раньше любил. Очень. Мы со школы встречались. У нас двое детей. Мальчик и девочка, И жизнь вполне… Достойная. Я хорошо зарабатываю. И вот однажды смотрю: не люблю я ее, и все.
— Заведи бабу на стороне, — посоветовал Жора. — Или секретаршу, с ногами.
— Заводил.
— С ногами?
— С рогами. А толку?
— Ты ко мне зачем пришел? — мордоворот подозвал деда в камуфляже и отобрал дареную бутылку. Обнаружив на донышке жалкие остатки портвейна, он допил прямо из горлышка и вернул бутылку огорченному деду. — В любовники звать?
Очкарик оставался спокойным. Чувствовалось, что спокойствие дается ему с трудом.
— Глеб предупреждал, что вы станете хамить. И сказал, чтобы я не обращал внимания. У вас, значит, стиль такой. Нет, Жора, как любовник вы меня интересуете мало. Вы мне любовь к жене верните, я рассчитаюсь и уйду. Глеб сказал, вы можете.
— Что я могу? — хмыкнул Жора.
— Восстановить. Любовь, дружбу, уважение. Если какое-то чувство было и умерло, вы умеете его воскресить.