Ему снился маленький мальчик. Во сне он слышал заразительный смех ребенка, видел его сияющие глаза; дырочки на месте молочных зубов; веснушки, что становились бледнее зимой и расцветали с первыми лучами весеннего солнца; густые темные волосы, своенравно торчавшие в разные стороны.
Он слышал голос этого мальчика. Такой звонкий, такой мелодичный. Нежный, радостный детский голос. Он чувствовал даже его запах – особый, присущий лишь мальчишкам, такой уникальный, что его трудно было даже описать. Чем именно пахло? Может быть, соленой морской волной, дыхание которой доносилось до самых дальних уголков материка, распыляясь ветром до едва различимого аромата. Пряным духом древесной коры, припекаемой солнечным жаром. Травами, что покачиваются летом на обочине дороги.
Раньше он часто зарывался лицом в волосы мальчика, глубоко вдыхая их запах. Теперь это повторилось, но только во сне. Как он любил этого ребенка! И какой болью откликалась теперь в душе эта любовь.
Постепенно образ смеющегося мальчика начинал бледнеть, сменяться другими картинами.
Светло-серый уличный асфальт. Безжизненное детское тело. Белое как мел лицо. Солнце, застрявшее в ярко-васильковом небе, головки нарциссов, цветущая весна.
Сон слетел с него в один миг. Резким движением он сел в кровати, весь мокрый от пота. Сердце колотилось со страшной силой. Он удивился тому, что женщина, лежавшая с ним в одной постели, преспокойно спит, не чувствуя его состояния. Понять этого он не мог. Ведь он-то мучается каждую ночь, каждую ночь с того трагического момента. Как же она может спать так безмятежно, в то время как его терзают воспоминания, отнимая последнюю надежду на сон? Все одна и та же картина: улица, тело, небесная синева, головки нарциссов… Весенняя канва делала эту картину еще трагичнее. Как за соломинку, он цеплялся за сумасшедшую Мысль о том, что ему проще было бы справиться с этим кошмаром, окажись на месте весенней зелени грязно-белые снежные обочины. Но, конечно, он был неправ; справиться с той трагедией он не смог бы ни при каких обстоятельствах.
Он неслышно поднялся, бесшумно подошел к шкафу и достал оттуда свежую футболку. Та, в которой он спал, совсем пропотела; он стянул ее через голову и опустил на пол. Менять футболки ему приходилось каждую ночь. И даже этого она не замечала.
На окне их спальни не было ставней, и в ярком свете луны он мог хорошо разглядеть эту женщину. Ее узкое интеллигентное лицо, длинные светлые волосы, расплескавшиеся по подушке. Глядя на нее с нежностью, он задавал себе один и тот же вопрос, мучивший его каждую бессонную ночь: не потому ли он так сильно любил того ребенка, что не сумел завоевать ее любви? Не потому ли он с такой жадностью вдыхал его залах, что ему никак не удавалось всей грудью вдохнуть аромат ее волос, ее кожи – она нетерпеливо отодвигалась в такие моменты. Не потому ли он был так очарован смехом парнишки, что его почти не одаривала улыбкой она?
«Нет, – подумал он, – ломать себе голову над этими вещами совершенно бессмысленно».
Мальчик был обречен. Ночами эта мысль становилась предельно отчетливой. Если днем он еще мог прислушаться к голосу разума, который твердил, что это вовсе не так, что в жизни нельзя предусмотреть всего, то ночами он просыпался в слезах» и уже не рассудок, а безжалостное подсознание выговаривало ему за неведомую вину, и заглушить этот голос было невозможно.
«Мальчик обязательно умрет. И это твоя вина».
Он принялся беззвучно рыдать. Он плакал каждую ночь.
Но будить своими всхлипываниями золотоволосую красавицу он не хотел. Его мокрых глаз она не замечала – точно так же, как не слышала тревожных ударов его сердца, сбивчивого дыхания. Уже очень давно она не проявляла к нему никакого интереса, и не могла переступить через себя только потому, что в его жизни наступила катастрофа.
Однажды, две-три ночи назад, он решил, что лучше для него будет просто уйти. Уйти, оставив за собой все, чем он жил до того: дом, сад, друзей, перспективную работу. Женщину, которой он был больше не интересен. Перечеркнуть, быть может, даже собственное имя, свою личность – то есть все, что составляло его суть. Если бы можно было оставить здесь и те видения, что истязали его по ночам! Но он знал, что это невозможно. Как раз от них отделаться не удастся. Словно его собственная тень, они будут ходить за ним вечно. Может быть, справляться с ними было бы капельку легче, находясь в постоянном движении? Жить, не задерживаясь надолго ни в одном месте, не останавливаясь больше чем на мгновение, нигде не пуская корней.
От своей вины не убежишь. Но надо все же будет как-то разогнаться, чтобы оставить ее далеко за спиной и не видеть ее искаженного лика.
Наверное, это было правильное решение.
Если мальчика не станет, он уйдет.
