Философия Нового Времени всякий раз отсылает нас к метафизике Средних веков и Возрождения, поскольку позиционирует себя в отношении этой метафизики. Проводя грубое разделение по этому признаку, можно сказать, что британская скептическая философия уничтожает метафизику, немецкая классическая философия занимается тем, что спасает её. А французская философия балансирует между ними на нейтральной полосе языка, – поскольку и те, и другие суждения равно принадлежат языку.
Соответственно, борцы с метафизикой отрицают возможность какого-либо «чистого познания», не запятнанного опытом, учёным и житейским; в то время как спасители метафизики, стоящие в одной шеренге с Кантом, всё время отыскивают в человеке способность к такому познанию, как то: «чистый разум» или «чистый трансцендентальный опыт». К проповедникам «чистого опыта» как раз относится Гуссерль. Подобно тому, как Им. Кант производит редукцию разума до самого последнего абсолютного его содержания, или до «чистого разума», так и Гуссерль проводит редукцию феномена опыта, до некоего «чистого (не редуцируемого далее) переживания». То есть добывает психический атом, пятый элемент. Разве это не напоминает живо алхимию? И, разве не идёт речь всё о том же очищении сущности от акциденций, только в химической формулировке чистого субстрата, свободного от примесей? Скептики эпохи классицизма вообще отрицают сущности в качестве предмета знания. Идеалисты, напротив, утверждают их бытие и познаваемость, и отыскивают пути познания их. Кант, хотя и не пользуется языком схоластики, заменив его на позитивный, тем не менее, ищет и находит абсолютную сущность ума, изначально уму принадлежащую, неотъемлемую (= имманентную) в виде безусловного императива воли, конституирующего волю до и независимо от опыта. Гуссерль, живший позднее Канта, уже не стесняется языка Фомы и отыскивает не просто априори акта познания или акта воли, но – априори познаваемую сущность. Так, он пишет в своих «Идеях к чистой феноменологии и феноменологической философии»:
«…чистая, или трансцендентальная феноменология получит свое обоснование не как наука о фактах, но как наука о сущностях (как наука „эйдетическая"}, как наука, которая намерена констатировать исключительно „познания сущности" — никакие не „факты". Соответствующая редукция — редукция психологического феномена до чистой „сущности", или же в выносящем суждения мышлении редукция фактической („эмпирической") всеобщности до всеобщности „сущностной" — есть редукция эйдетическая.»
Спор между двумя партиями классицизма идёт о возможности априорного знания. Если для Юма никакого априорного знания не существует, то, согласно Канту, человек располагает в своём уме априорным знанием всеобщего закона поступка. Гуссерль также утверждает, что возможна априорная наука: «феноменология должна быть обоснована здесь как наука сущностная — „априорная"». Он обвиняет скептиков в слепоте к идеям: «Слепота к идеям — нечто вроде душевной слепоты: вследствие предубеждения люди уже не способны доставлять в поле своих суждений то, чем обладают они в поле созерцания. На деле же все беспрерывно, видят „идеи" и „сущности", оперируют ими в своем мышлении, осуществляют суждения относительно сущностей, — только что со своей теоретико-познавательной „позиции" отрекаются от них».
Несмотря на это, Гуссерль не относит себя безусловно к идеалистам: он критикует также эту партию, указывая, что «и на их стороне царит неясность: тут, правда, признают чистое мышление, мышление „априорное", и отвергают главный тезис эмпиризма, но только не доводят до рефлективной ясности сознания то, что имеется такая вещь, как чистое созерцание…». Речь, при этом, идёт о созерцании сущностей, каковое созерцание он решительно отличает от иллюзии, фантазии, воображения, сочинённого представления и т. п., и сближает с чувственным восприятием. Кратко говоря, утверждает наличие у человека «третьего глаза»: «постижение и созерцание сущности — это многообразный акт, и в особенности высматривание сущности есть дающий из самого первоисточника акт, а — как таковой — он есть аналог чувственного восприятия, а не воображения».
Сомнительная «продвинутость» Гуссерля по отношению к Юму и Канту, его близость к нашему времени, заключается в индивидуализме и субъективизме. Для Юма и Канта человек имманентно социален, коммуникативен: он открывается другим людям и осуществляется в отношениях с другими людьми. И это человек Нового Времени; взятый с позиции науки, в которой нет места религии. Их интересует вопрос: можно ли мыслить человека вне религии? Может ли он существовать в имманентных ему общественных формах, будучи существом только рациональным? Не будет ли общество без религии войной всех против всех? Словом, не исчезнет ли мораль вместе с религией? И возможна ли свобода воли без религии? Поэтому их головной интерес лежит в моральной философии, или философии морали. Они хотят сделать мораль предметом науки, изъяв её из ведения религии. Отсюда, Юм и Кант интересуются разумной волей человека, осуществляющейся не в акте рефлексии, а в отношении к ближнему: в поступке, которому может быть приписана моральная ценность, и в отношении которого выносится моральное суждение. Для Канта истинный, или чистый разум, – необусловленный опытом и предшествующий таковому, – существует не сам в себе, как некое переживание, и не в качестве познающего разума, но – в качестве интеллигенции моральной воли, как абсолютный нравственный императив. Таким образом, субъект кантианского чистого разума необходимо открывается другому субъекту, поскольку содержание его разума, будучи моральным, имеет смысл только в отношении к другому: он осуществляется только в партнёрстве. В отличие от этого, разумный субъект Гуссерля закрыт, замкнут на себя в рефлексии своих переживаний. Понятно, что в акте рефлексии мораль не присутствует необходимым образом. В то же время, в психологии Гуссерля нет такого душевного начала как свободная воля, которая осуществляется
