Морис Леблан
Эдит Лебединая Шея
— Арсен Люпен, что вы на самом деле думаете об инспекторе Ганимаре?
— Только самое лучшее, дорогой друг.
— Только самое лучшее? Тогда почему же вы не упускаете случая выставить его в смешном виде?
— Дурная привычка, о чем я очень жалею. Но, собственно, что вы хотите? Так уж повелось. Вот вам славный малый, полицейский, а еще целая тьма славных малых, которые обязаны охранять порядок, которые защищают нас от апашей[1] и даже гибнут за нас, честных людей, а мы за это платим им насмешками и презрением. Нелепость какая-то.
— Помилуй бог, Люпен, вы говорите, как буржуа.
— А кто же я, по-вашему? Если у меня несколько особое отношение к чужой собственности, то заверяю вас, чуть только коснется моей, все меняется. Пусть кто-то попробует потянуться к тому, что принадлежит мне! Тут я становлюсь безжалостен. Руки прочь от моего кошелька, моего бумажника, моих часов! Во мне, дорогой друг, живут душа консерватора, инстинкты мелкого рантье, почтение ко всяческим традициям и всяческим властям. Поэтому я питаю к Ганимару глубочайшее уважение и благодарность.
— Но не восхищение.
— И восхищение тоже. Не говоря уже о беспредельной храбрости, которая в общем свойственна всем, кто служит в уголовном розыске, Ганимар обладает весьма серьезными достоинствами: решительностью, прозорливостью, здравым смыслом. Я видел его в деле. Это специалист. Кстати, вам известна так называемая история Эдит Лебединой Шеи?
— Как всем.
— Значит, вы ничего не знаете. Ну так вот, это дело я подготовил самым старательным образом, с максимальными предосторожностями, напустил максимум тумана и таинственности, а исполнение его требовало максимального мастерства. Это была подлинная шахматная партия, искусная и математически точно рассчитанная. И тем не менее Ганимар все-таки размотал этот клубок. Благодаря ему на набережной Орфевр теперь знают правду. А это, смею вас заверить, отнюдь не банальная правдочка.
— Нельзя ли и мне узнать ее?
— Разумеется, в ближайшие дни, когда у меня выпадет свободное время. А сегодня вечером в Опере танцует Брюнелли, и если она не увидит меня в моем кресле…
Встречаемся мы с Люпеном довольно редко. На откровенность он идет с трудом и только когда сам захочет. Лишь постепенно, по крохам, собранным во время припадков откровенности, мне удалось записать разные эпизоды этой истории и восстановить ее в целом и в подробностях.
Начало ее еще у всех на памяти, поэтому я ограничусь только простым упоминанием фактов.
Три года назад, по прибытии поезда из Бреста на вокзал в Ренн, обнаружилось, что дверь багажного вагона, нанятого богатым бразильцем полковником Спармиенту, который ехал вместе с женой в этом же поезде, взломана. В вагоне перевозилась коллекция гобеленов. Один из ящиков был разбит, и гобелен, находившийся в нем, исчез.
Полковник Спармиенту подал жалобу на железнодорожную компанию и потребовал огромного возмещения убытков по причине значительного снижения ценности коллекции в результате кражи.
Полиция начала розыск. Железнодорожная компания посулила большую премию. Две недели спустя администрация почты вскрыла плохо заклеенное письмо, из которого узнала, что кража была совершена под руководством Арсена Люпена и что на следующий день какой-то ящик должен отправиться в Северную Америку. В тот же вечер гобелен нашли в сундуке, оставленном в камере хранения на вокзале Сен-Лазар.
Короче, произошла осечка. Люпен был так разочарован, что излил свое скверное настроение в послании к полковнику Спармиенту, где совершенно ясно заявил: «я проявил деликатность и взял только один. В следующий раз возьму дюжину. Имеющий уши да слышит. А.Л.»
Полковник Спармиенту уже несколько месяцев жил на углу улиц Фэзандери и Дюфренуа в особняке, расположенном в глубине небольшого сада. Это был невысокий, широкоплечий человек с черными волосами и смуглым лицом, всегда одетый со строгой элегантностью. Он был женат на англичанке поразительной красоты, но хрупкого здоровья; история с гобеленами очень подействовала на нее. С первого дня она умоляла мужа продать их за любую цену. Но полковник был слишком сильной натурой и слишком упрям, чтобы уступить тому, что он имел полное право счесть женским капризом. Гобелены он не продал, а, напротив того, утроил предосторожности и использовал все средства, чтобы сделать кражу невозможной.
Прежде всего он велел замуровать все окна первого и второго этажа, смотрящие на улицу Дюфренуа, с тем чтобы следить только за задним фасадом, выходящим в сад. Еще он запросил помощи у специальной фирмы, обеспечивающей полную сохранность имущества. На каждом окне галереи, где висели гобелены, были установлены скрытые от глаз устройства, которые при малейшем прикосновении срабатывали, зажигали все электрические лампочки в особняке и включали целую систему звонков и сирен; расположение их знал только сам полковник.
Мало того, страховые компании, к которым обратился полковник, согласились застраховать коллекцию лишь после того, как ночами в первом этаже особняка стали сидеть три сторожа, нанятые этими компаниями, но оплачиваемые владельцем. Для этой службы они выбрали трех бывших инспекторов полиции, надежных, опытных и люто ненавидящих Люпена.
