Все получилось восхитительно, славно, красиво. На грани фантастики!
Роско Хаммонд перевозил свой большущий двухэтажный дом на новое место. В ту ночь, когда буксировщики приехали со своими огроменными колесами, я был там и присутствовал при его телефонных переговорах с тремя дюжинами своих приятелей.
— Арни, — кричал Роско, — какие у тебя планы на ночь? Мы собираемся протащить дом на две мили, взгромоздить на гору и разукрасить его в духе бомбейских индуистов. Видел когда-нибудь фильмы с колесницами из классики? Они там катят по улицам, размалеванные в пух и прах. А колеса-то, колеса! Пять футов в поперечнике! Круговорот радуги! С пририсованными ногами и стопами, и глазищами в макияже!
Так вот, мы затеяли переезд в доме-колеснице и заодно справляем новоселье. Послушай, Арни, ты еще играешь на тромбоне? Может, бросишь клич своим ребятам? Мне нужны труба, ударные, флейты-пикколо, гобой, ну и аккордеон. Мы завалим комнаты бутылками и собутыльниками, а они будут наяривать Бенни Гудмана, Гленна Миллера и Арти Шоу. Газанем так, что домина поскачет вприпрыжку. О кей, Арни? Заметано!
И сияющий Роско повесил трубку.
Первым прибыл Арни, выдувая медь, и мы приветствовали его возгласами: «Дорси жив!»
К четверти двенадцатого ночи у нас собрался целый духовой квинтет, но мы ждали Джонни Беккетта с кларнетом из джаз-банды Арти Шоу в надежде, что «Френези» поддаст жару нашему джаггернауту!
— Нет, так не годится! — запротестовал Арни. — Нам бы что-нибудь погорячее. Даешь «Чаттануга-чучу»!
Водители грузовиков — все из поколения бэби-бумеров — услышали, как мы возопили: «Чаттануга! Чаттануга!» — и вдарили по газам.
Колеса джаггернаута заскрипели-закряхтели и замахали-замолотили своими руками-ногами. На нас зыркнули большие черные очи, подведенные тушью, и мы тронулись с места.
И тут как раз подоспели дамы. Парочками, тройками они выпархивали из вереницы машин.
Подобно сдуревшим монашкам, девочки с зажженными свечами карабкались на борт, где их встречали задорными возгласами пополам с пыхтением духовых.
Я соскочил с колесницы и сфотографировал огромный дом, который проплывал мимо, словно большой именинный пирог со свечками, горящими в каждом окне.
И вот мы музицировали, выпивали, тискали дамочек и гоготали, а огромные ярко раскрашенные рукастые-ногастые-глазастые индийские колеса, знай себе, вращались. Джаггернаут ходил ходуном, как обалделый слон. Нагруженная прекрасной людской ношей, галдящей все громче и громче, колесница катила навстречу небесам.
К одиннадцати часам двадцати минутам вечера Арни простонал:
— Черт! Даешь настоящее горючее!
У первого же винного магазина он воззвал из окна:
— Пива! Водки! «Джека Дэниэлса»!
И выпивка не заставила себя долго ждать.
А тут подкатили новые музыканты, в том числе Биггс Бромвелл со своими барабанами.
Мы тащились по бедным кварталам, и люди, подбегая к бордюру, кричали:
— «Blues in the Night», «Love Me or Leave Me», «Stormy Weather», «Am I Blue?»
Затем в каждой комнате музыкант подбирал что-нибудь вроде «Лунной серенады» Гленна Миллера и передавал дальше соседу в смежной комнате, чтобы тот обогатил ее вариациями. И вот уже весь дом задрожал, зарычал и заколдобился.
Дело принимало серьезный оборот, потому что подъезжали новые машины и выгружали из своих недр парней с гитарами укулеле или дудочками казу.
К часу ночи к нам уже причаливали совершенно незнакомые субчики из всевозможных джазовых притонов города. Ехали аж из самого Сан-Клементе! Да еще звонили заранее, норовя застолбить себе местечко и притаранить портативное пианино.
К половине второго ночи дом кишмя кишел безудержными горлодерами и музыкантами, и мы забеспокоились, вытянут ли нас буксиры. Ведь в доме 60 человек, а это 10 тысяч фунтов. Еще пяток-десяток душ, и мы влипли.
Я залез на крышу и устроился рядышком с Арни, потому что внизу царила невообразимая толкотня.
Вот так Арни с тромбоном, я с флейтой вместе с остальными переполошили всю округу вдоль шоссе. И по пути нашего шествия в окнах домов по обе стороны улицы зажигались огни. Люди высовывались из окон, глазея на нашего исполинского индийского слона, который вышагивал мимо них в ночи.
После двух ночи на лице у Арни нарисовалось встревоженное выражение.
— Боже мой, надо быть настороже. Если это чудище перегрузить, то мы сорвемся с горки вниз — туда, откуда пришли.
Так и случилось.
Моли, подружка Арни, заявилась в полтретьего ночи. Она была поистине крупной особой — 250 фунтов живого веса.
Арни вскричал:
— Стой! Сколько ты весишь?
Она взвизгнула:
— Это все равно что спрашивать женщину, сколько ей лет!
Она вспрыгнула и приземлилась. Чем и добила нас. Как только ее телеса взошли на борт, наш индийский слон содрогнулся и остолбенел.
Колеса разом заскрежетали, ноги прекратили свой бег, подведенные глаза перестали таращиться, а вся громадина замерла на какое-то ужасное мгновение, словно от сердечного приступа.
Все, затаив дыхание, ждали, чем это кончится.
Затем, ей-богу, большие, гигантские, раскрашенные колеса с глазами — завизжали. Буксирный торс лопнул, и в самый разгар новоселья наша махина покатилась под уклон.
