Об авторе
Ойген Херригель сформировался как философ-неокантианец. Он был учеником Вильгельма Виндельбанда, поддерживал тесный контакт с Эмилем Ласком, а в 1923 году готовился защищать докторскую диссертацию у Генриха Риккерта. Вернувшись с Первой мировой войны, он, еще до получения доцентуры, поставил перед собой задачу издать работы своего погибшего друга Эмиля Ласка.
Оценку роли, которую Херригель сыграл в кантианстве XX столетия, дал историк философии Ханс Мейер в своей книге «Weltanschauung der Gegenwart». Самым значительным в первой крупной работе Херригеля «Urstoff und Urform» он считает то, что Херригель через кантовские традиции переходит на пра-феномен абсолютного смысла жизни и рассматривает вопрос об абсолютном бытии. Вторая работа Херригеля, «Die metaphysische Form», посвящена критическому разбору положений Канта относительно глубинных слоев метафизики. По времени эта публикациия почти совпала с выходом книги Мартина Хайдеггера «Kant und das Problem der Metaphysik». Появление двух диаметрально противоположных работ, посвященных Канту, привлекло столь пристальное внимание, что в книге
«Kant heute» Эрих Прцывара сравнивает позиции Херригеля и Хайдеггера. К этой же теме он обратился и в своей монументальной работе «Humanitas».
Сферой педагогической деятельности Херригеля была история европейской философии. Но точкой притяжения для него как философа являлась мистика. Он мог считаться истинным знатоком в этой области, и не только с чисто научной, теоретической позиции.
Херригель начал работать в Хайдельбергском университете, но вскоре ему предложили преподавать историю философии в Японии, в Императорском университете Тохоку Сэндай, что дало ему возможность познакомиться со страной и людьми. Он очень обрадовался хотя бы потому, что это позволило ему приблизиться к существующей там практике самопогружения и живой мистике.
Отработав в Японии без малого шесть лет, Херригель вернулся в качестве профессора в Хайдельбергский университет, позже преподавал в Университете Эрлангена.
Преподавательская деятельность Херригеля не стала менее плодотворной, когда на него были возложены административные обязанности: Баварская академия искусств избрала его своим членом. Но его японские друзья настаивали, чтобы он еще раз приехал в их страну. Летом 1941 года он получил разрешение преподавать в Японии, но война разрушила его планы.
Отношения Херригеля с Японией начались при следующих обстоятельствах: в 1921 году в Хайдельбергский университет приехали несколько японцев, среди них был Сюэй Охасама, под редакцией которого позже вышла книга о дзэн («Zen. Der lebende Buddhismus in Japan»), а также Амано, профессор философии. Общение с этими японцами пробудило интерес Херригеля к особенностям душевного склада и жизненной позиции людей в странах Дальнего Востока. Его японские друзья предложили вместе читать и обсуждать произведения немецких философов, что он с удовольствием и делал.
Свое первое соприкосновение с дзэн-буддизмом сам Херригель описывает так:
«Вскоре после прибытия мы договорились встретиться с японскими коллегами. После прогулки по Токио поднялись на шестой этаж отеля, чтобы выпить чаю. Внезапно раздались сильные раскаты грома, пол слегка задрожал, потом колебания усилились. Присутствующие заволновались. Многие гости, в основном европейцы, торопливо направились к лестницам и лифту. Землетрясение! У всех еще свежо было воспоминание о катастрофе, случившейся всего несколько лет назад. Я тоже вскочил, с одной только мыслью — как можно быстрее оказаться на улице. Уже хотел было поторопить своего собеседника и с удивлением заметил, что тот спокойно сидит с отрешенным видом, скрестив руки и прикрыв глаза. Он вовсе не был похож на человека, который растерялся и не может принять решение. Казалось, что он, не колеблясь, делает (или не делает) нечто само собой разумеющееся. Это настолько меня поразило, что я, вместо того чтобы предоставить ему самому решать свою судьбу, остановился, хотя мне было безумно страшно, а потом снова сел, не сводя с него глаз и не задаваясь вопросом, что все это значит и стоит ли оставаться рядом. Меня как будто пригвоздили к месту, но, сам не знаю почему, я был уверен, что со мной ничего не случится. Страшные минуты тянулись очень медленно. Когда землетрясение кончилось, он, не обмолвившись о происшедшем ни единым словом, продолжил нашу беседу с того самого места, на котором она прервалась. Но я уже был не в состоянии слушать внимательно и наверняка отвечал невпопад. Пережитый ужас просто парализовал меня, и при этом я все время пытался понять, что удержало меня от бегства. Почему я не поддался собственным инстинктам? Найти вразумительный ответ я не мог.
Только через несколько дней я узнал, что этот японский коллега — дзэн-буддист, и по намекам догадался, что он перешел в состояние самой сильной концентрации и таким образом стал неуязвим.
Конечно, до этого я кое-что слышал и даже читал про дзэн, но не могу утверждать, что вышел за уровень самых общих представлений. Желание понять дзэн (что, собственно, и подстегнуло меня к этой поездке) благодаря происшедшему превратилось в твердое намерение заняться этим вплотную. Меня интересовала мистика дзэн, путь, который ведет к ней. Моей целью была вовсе не импонирующая мне невозмутимость: какое бы впечатление она на меня ни произвела, этого можно достичь и другими средствами, для этого совсем не обязательно ехать в Восточную Азию.
