Этот денёк в середине июля выдался прекрасно–жарким, в отличие от непомерно мрачной погоды прошлых дней. И он решил прогуляться. Вышел даже раньше времени, не утерпев — так уж сильно скучал по солнышку! Оно было ему всерьез противопоказано, по особым причинам, но… он решил рискнуть — терять все едино, нечего!
«Сейчас ведь вообще вся природа будто взбесилась, — тихо бредя в тени прекрасных каштанов размышлял он. — Все сезоны наперекосяк… не то, что раньше…» Ах, выражение «раньше» наводило страшную тоску на него и он всячески избегал этого понятия, но в этот раз как–то само повернулось — не обойти, не объехать! Он вздохнул, подняв голову к небу, постоял, глядя пристально в одну золотистую точку сквозь густую листву, лишь одному ему видимую махонькую точку. Может, ее еще кто–нибудь углядел бы. Но никому она не нужна, кроме одного лишь замкнутого, тихого прохожего. «Может, это глаз моего ангела? Следит за мной, все еще… зачем только? Что со мной теперь–то может стрястись?..»
Он застыл с поднятой головой, как лишнее дерево на аллее, и размышлял о чем–то своем. Невыразительный, небольшого росточка, худощавый человек неопределенного возраста. И можно было обнаружить некоторые странности в его облике, если присмотреться. Довольно молодой, в общем–то, что–то между двадцатью пятью и… сорока? Так сразу и не сказать. Сутулится, глаза темные, запавшие, щеки впалые. Небрит дня три. Весь вид несколько чахоточный, болезненный. Кутается в дурацкий пиджачок, немного не по размеру, и какой–то пыльный. Аккуратная некогда стрижка отросла неровно и некрасиво, приличный человек осудил бы подобную небрежность. Но, скорее всего, у парня не было денег на парикмахера. Вообще, весь вид бомжеватый и потертый. К тому же плотно замотан в длинный, клетчатый старый шарф, это в приличный июльский вечерок, среди влажного марева? Человек то и дело поправлял его, неуклюжими жестами, прятал руки в карманы, и снова поправлял шарф, будто боясь что спадет. Он не потел, и не дрожал, и странно, очень странно было — к чему этот шарф? Что за нужда человеку в нем? Но удивиться некому — все спешат мимо, или рассеянно бросают взгляд, и уплывают рассеяно по аллее.
И вообще никто не стал бы смотреть на него — непримечательного. И не желающего, чтобы на него смотрели. Скорее даже, меньше всего желающего обратить не себя чье бы то ни было внимание. Если и натыкался на кого–то неуклюже, то шарахался, стесняясь.
А она подошла сама. Странно даже, почему? Ну, что, что могло привлечь ее, такую молодую, такую… восхитительно красивую. Ослепительную просто!
— Молодой человек… простите…
Он не понял, что это ему. А когда понял — остекленел. Как же это, женщина… и к нему (?!) обращается? Этого не просто не может быть, это вообще неестественно!
— Молодой человек… я вам не помешаю? Можно мне… кхм, вы удивитесь, конечно, но… можно мне рядом с вами постоять? Там такая золотая точка проглядывает, с другого места не видно!
— А… да–да, конечно! Что вы! — он поспешно отпрянул, не понимая и не веря ещё, что она именно о том и говорит. Она скромно улыбнулась, и встала рядом, подняв голову к небу. Он застыл, разглядывая её. Она была прекрасна! В длинной серой юбке, твидовом жакете и теплых перчатках. Огромные густо подведенные глаза, алый рот. Так прекрасна, что хотелось зажмуриться, и прислониться к ней. Сердце остановилось — подумал он, и горько усмехнулся — да давно уже. А она смотрела завороженно и не дыша на эту точку, в небе. И была такой родной, такой… милой, такой своей! если бы объективно смотреть, так ничего особенного — худощава, большеглаза, росту среднего. Но он млел и таял, и если бы мог думать в тот момент, то точно благодарил бы богов, за дарованный миг стоять с ней, чудесной рядом. Он забыл обо всем, он грелся… даже шарф упал, а он не заметил, теплый от её присутствия.
— Милая… — прошептал он, непроизвольно.
— А? — вздрогнула она, и посмотрела на него.
— Вы извините, я… — тут она пожала плечами, и он ощутил пугающую дрожь — что–то не так?
— Я пойду, не буду вам мешать, вы извините, я не хотела, чтоб вы подумали обо мне…
— Нет, нет, что вы! — промямлил он, теряясь.
— Я пойду, помешала вам, наверное, спасибо! — она быстро развернулась, и ссутулившись зашагала прочь. Он стоял, и в отчаянии смотрел ей в спину. Неужели?.. Нет, она не должна уходить! Тёплая, милая — нет!
— Погодите! — закричал он, бросаясь ей вслед. Шарф был забыт, не глядя затолканный в глубокий карман пальто. — Ради бога, девушка!
— Да? — она обернулась с такой надеждой и тоской в глазах, что он чуть не схватил её в объятья.
— Я… это… — промямлил он, ища свой шарф на шее, и не находя. — Я хотел Вас спросить, вы… — тут он опустил голову, чувствуя, что не знает что сказать, и в ужасе от своей беспомощности.
— Вы правда видели ту точку? — ему было очень неуютно без своего шарфа, и он тер горло, глазами собаки заглядывая ей в глаза. Непроизвольно прикрыл шею руками, и ему стало легче. А она, если бы могла, если бы не была так зачарована им, точно заметила бы, конечно его странные и пугающие шрамы на шее. Но она смотрела в его печальные глаза Пьеро, и нежно улыбаясь говорила:
