Осеннее солнце настойчиво пробивалось сквозь оконное стекло, щекотало веки и мешало спать. Егор поморщился, прикрыл глаза рукой и тихо застонал. Он лежал на диване в джинсах и черной футболке навыпуск. От неудобного положения тело его затекло, а шею свело.
Оглядевшись по сторонам, Егор понял, что находится дома, но легче от этого почему-то не стало. Он помассировал шею пальцами, сморщился от боли в позвоночнике и прислушался.
С кухни доносилось фальшивое, но старательное пение. Было слышно, как яичница с салом шкворчит на сковороде.
«Алена, опять эта Алена, — догадался Егор. Неужели она вчера так и не ушла?»
Меньше всего на свете ему хотелось есть, И запах яичницы с салом только раздражал.
«Вот бы выпить кока-колы, а еще лучше холодного молока», — мечтательно подумал Егор. Но ни молока, ни кока-колы не было, а Алена продолжала петь.
Было часа четыре дня, но Егор все никак не мог проснуться. Он медленно сел, приглаживая волосы и вспоминая события вчерашнего дня: юбилей школы, спектакль, где он должен был играть Ромео, Алену, предлагающую ему металлическую флягу со словами «выпей для куража» и Кахобера Ивановича, который гневно кричит: «Вон!».
«Кажется, я вчера перебрал, — заключил Егор. Кажется, я пошатывался на сцене и меня… попросили уйти. Наверное, спектакль провалился, и все из-за этой Алены. Ух! — И он погрозил в сторону двери. — Кассета! — внезапно вспомнил он. — Вчера Сюсюка принес мне кассету, сказал, что мне будет интересно посмотреть». — И Егор стал шарить руками по дивану.
Так ничего и не наЙдЯ, он пошел на кухню. Алена в фартуке его матери хлопотала у плиты. Яичница пригорела, и нерадивая кулинарка, стоя в дыму, походила на героиню из фильма ужасов.
— Не понимаю, как это произошло, — сказала она, виновато глядя на Егора. — Все время следила, а она все равно пригорела.
— «Все равно пригорела», — передразнил ее Егор. — От тебя одни неприятности.
В фартуке Алена выглядела особенно нелепо. Гораздо привычнее она смотрелась в короткой, обтягивающей юбке и высоких сапогах на шнуровке.
На кухне было душно и накурено. Родители Егора на месяц уехали в Германию, и к нему часто заходили друзья. Сначала это радовало, было приятно ощущать себя полным хозяином квартиры, нравилось, что нет надобности смотреть на часы, не нужно было выпроваживать засидевшихся гостей, чтобы не сердить родителей.
Но через две недели это стало надоедать. Хотелось побыть одному, послушать музыку, но друзей это явно не устраивало. Они уже привыкли к тому, что есть «своя квартира, куда можно прийти в любое время и где обязательно кого-нибудь встретишь».
— Что, ушли они вчера? — мрачно спросил он Алену, открывая окно.
— Как же, ушли. — Алена пыталась отскрести остатки яичницы от сковороды. — Разве от них дождешься. До пяти утра сидели. Два раза в ларек бегали. Песни под гитару орали. Ужас.
«Если Алена так говорит, значит, это действительно ужас», — подумал Егор. Ему стало обидно, что гости даже не заметили отсутствия хозяина. Его отсутствия. Он достал из пачки сигарету, поднес к ней спичку и затянулся. В глазах помутилось, и Егору стало противно.
— Бросаю курить, — сказал он, разминая сигарету в полной пепельнице. — Надоело дым глотать.
Алена недоверчиво посмотрела на него и поставила перед ним тарелку с тем, что должно было быть яичницей.
— А кока-колы нет? — грустно спросил Егор. Алена заглянула в холодильник и вытащила оттуда банку пепси.
— Специально для тебя припрятала, — сказала она не без гордости. — Иначе эти все бы выпили.
Егор схватил банку, рывком открыл ее и сделал несколько жадных глотков. Он зажмурился от удовольствия отпил еще и только потом сказал:
— Спасибо тебе. Ты настоящий друг.
— Друг? — Алена приподняла выщипанные брови. — Ночью ты говорил совсем другое.
— Ночью? — переспросил Егор и тут же понял, как глупо это выглядит со стороны. — Что говорил?
— Говорил, что еще ни к кому не испытывал таких чувств, как ко мне. Говорил, что я — именно то, что тебе нужно.
— Это не я говорил, — мрачно произнес Егор. Это ром во мне говорил. Ведь это ты меня подпоила?
Алена смущенно отвела глаза.
— Кстати, — спохватилась она, — помнишь, как к тебе заходил Сюсюка, он еще передал какую-то кассету…
— Как раз эту кассету я искал все утро. Где она?
— У меня — ответила Алена. — Только я ее не смотрела, ждала, когда ты проснешься. Больше не будешь? — спросила она, указывая не нетронутую яичницу.
— Нет — помотал головой Егор.
— Тогда я убираю, — и с этими словами она без сожаления выкинула свою стряпню в помойное ведро.
Они поставили кассету и поуютнее устроились на диване. Алена хотела, чтобы Егор ее обнял, пыталась сесть к нему поближе, но он незаметно отодвигался. Ему было не по себе из-за вчерашнего вечера в школе, откуда его выгнали с позором. Да и чувствовал он себя так, что с трудом мог выносить самого себя, не говоря уж об Алене.
Сначала на экране были только помехи, но потом появился Кахобер Иванович.
— Разрешите считать вечер, посвященный двадцатилетию школы, открытым, — торжественно произнес он.
Его усы горделиво топорщились, казалось, даже они понимали значительность момента. В зале восторженно зааплодировали.
